Несерьезные дети

— Ага, отдам, — серьезно кивнул Климов. — Я под курткой пронесу, а то Вера Петровна не разрешит, скажет, микробы… — И вдруг Климов снова разулыбался: — Ох и обрадуется Семенов! Он же эти самолетики во как любит!..

… Пионервожатая разыскала Вадима на большой перемене.

— Конечно! — рассердилась она. — Ты опять не принес!

— Я принес, — сказал Вадим. — Только ее нет, я ее Семенову отдал.

— Какому Семенову?! — не поверила вожатая. — Ты меня обманываешь, ты просто ее не сделал! Меня подводишь, отряд свой подводишь!

Она еще хотела сказать о том, что врать нехорошо. Отвратительно, что он обещал — и не сделал, но все-таки было бы лучше, если б он сказал об этом честно, а не выдумывал какого-то Семенова… Но ничего этого она сказать не успела, потому что за Вадима заступилась Наташка:

— Ничего он не обманывает! Был у него самолетик, я сама видела сегодня, Римпетровна! Я его попросила запустить во дворе, а он говорит: «Не могу, спешу к Семенову…» — Она повернулась к Вадиму: — Вот дурак! Такую игрушку отдать! А кто это Семенов?

— Человек, — хмуро ответил Вадим. — Ему очень надо!

— А отряду, школе не надо? — укоризненно покачала головой вожатая.

— Семенову нужнее! — упрямо сказал Вадим.

— Мог бы отдать после выставки.

— Не мог, ему сейчас надо.

— Ладно, — вздохнула вожатая. — Иди… Но все-таки поступил ты очень безответственно: перед самой выставкой отдал модель Семенову!

Вадим не ответил, ушел в класс, а вожатая вдруг подумала: «Наверно, этот Семенов очень хороший человек…»

Курск

Ирина ДАНИЛОВА

САМЫЙ ПЛОХОЙ УЧЕНИК В ШКОЛЕ И ОТЛИЧНИЦА ЛЕНА

1. В ШКОЛЕ

До конца урока оставалось не больше десяти минут, когда Галина Сергеевна дала классу задачу для самостоятельного решения.

Лена Стремилова, худенькая, сероглазая девочка, что-то быстро подсчитывала на промокашке. Она была отличница, самая примерная девочка в классе. Все маленькие и крупные школьные неприятности ее не касались.

Класс притих, головы склонились над тетрадями, старательно считая. Но не все были заняты этим полезным трудом. Некоторые только делали вид, что пишут. Время от времени они поднимали глаза, чтобы взглянуть, что делает Галина Сергеевна, а потом вновь склоняли головы с самым глубокомысленным видом.

У Хлудеева тетрадь вообще была закрыта. На обложке тетради красовались самолеты и парашютисты, а чуть пониже, очевидно на земле, Хлудеев дорисовывал танк.

Это было одним из двух его занятий на уроках. Другим его занятием было ничегонеделание: он сидел за партой, вытянув вперед свои длинные ноги, и смотрел куда-то за окно.

Хлудеев был из породы тихих двоечников, не нарушал дисциплину, иногда вроде бы даже слушал и старался понять то, что объясняли. Но чаще в его взгляде были скука и безразличие.

Лена Стремилова написала: «Ответ: колхозники отправили девяносто пять ящиков яблок». Через плечо в тетрадь заглядывала Танька Бутрим, толстощекая девочка с косо подстриженной челкой, Ленина соседка по парте. Шевеля губами, она читала решение, готовая начать списывать.

Лена как бы машинально прикрыла решение розовой промокашкой. Она не была жадной девочкой, просто была совершенно согласна с учительницей, что каждый должен думать своей головой, а не списывать у соседа.

Галина Сергеевна сказала:

— Гена Хлудеев, пожалуйста, подойди ко мне со своей тетрадью. Я хочу посмотреть, что ты сделал за урок.

Медленно и лениво, будто решая, идти или не идти, Хлудеев поднялся и побрел к учительскому столу.

«Сейчас Галина Сергеевна ему задаст… Поставит двойку в журнал. А может, единицу… А может, вообще ничего не поставит», — размышляла про себя Лена.

Пока Галина Сергеевна листала хлудеевскую тетрадь, класс мог с сочувствием, насмешкой или равнодушием рассматривать самого плохого ученика: его пиджак с подвернутыми рукавами, купленный на вырост, длинные морщинистые брюки, мятый пионерский галстук. Хлудееву лезла в глаза и явно мешала длинная челка. Пытаясь убрать ее, он несколько раз шевельнул бровью, моргнул, но, не добившись успеха, так и стоял, глядя исподлобья, ждал, когда ему вернут тетрадь и велят идти на место…

«Поставит… Или не поставит…» — гадала Лена. Чувство справедливости подсказывало ей, что надо поставить Хлудееву двойку. Даже не двойку, а единицу. Пусть этот Хлудеев узнает, как бездельничать, пусть подумает о том, что за каждый проступок нужно нести наказание. Лена даже сердилась на Галину Сергеевну за ее мягкость. «Галина Сергеевна слишком добрая, — с сожалением думала она, — а с такими, как Хлудеев, нужно быть строгой. Нужно его ругать, ругать, ругать. Нужно стыдить перед всем классом, водить к завучу. Потом — к директору».

Лена быстро представила, как седая Софья Михайловна внимательно смотрит через очки на Хлудеева и строгим голосом что-то ему выговаривает. А поодаль стоят Галина Сергеевна и мать Хлудеева. Она почему-то сразу представилась Лене женщиной немолодой, некрасивой, худенькой и жалкой. Одной рукой она судорожно сжимает беленький, влажный от слез платочек, а другой поправляет выбившуюся из прически седеющую прядь волос.