Несерьезные дети

— Лешенька, миленький, поднимайся! — с отчаянием в голосе кричит Петька. — Гуси-то, стервы, рядом с домом лежат! Пойдем быстрей, а то батя хватится, орать будет!..

«Рядом?!» И Алешка вдруг плачет. То ли от того, что гуси нашлись, то ли от того, что ему помешали умереть, о чем было так прекрасно задумано. Плачет, пытаясь найти угол, куда бы можно было уткнуться, тычась маленьким, сморщенным лицом в огромное, темное пространство, и не видит перед собой ничего, куда бы можно было его спрятать…

— Ты чо, Лех?.. Да ты чо? — испуганно допрашивает Петька и старается изо всех сил заглянуть ему в лицо. — Леха, да ты чо?

— Да иди ты! — отводит он Петьку локтем, отворачиваясь от него и чувствуя, что все кругом виноваты перед ним…

… Отец ждал их у ворот в кожухе, наброшенном на плечи.

— Ну что, мать-перемать, — сказал он встревоженно. — Говорил вам, не выпускайте… Все? — И, приподняв жидкие воротца, откинул их в сторону.

Гуси, скопившиеся около калитки, заскользили, задвигались и стали тихо, как вода из лужи, нашедши выход, убывать. Вслед за ними во двор вошли братья.

В избе Алешка глянул на брата, стараясь разгадать, будет ли он смеяться завтра над его слезами? Петька великодушно отвел глаза, и Алешка повеселел. Поужинав, он сразу полез на печь спать. Укрылся перелатанным разноцветными лоскутами одеялом, дождался Петьку и, когда тот стал засыпать, благодарно обнял его, как в раннем детстве, как в ночь перед праздниками, когда была жива бабушка.

Калинин

Владимир КАРПОВ

ЮРКИН ЖУРАВЛЬ

Он никому не сделал ничего плохого. Никому. Никогда.

Ребятня прилипала к забору, смотрела в щели на невидаль. Не где-нибудь в зверинце, а тут, в огороде, вышагивала длинноногая чудаковатая птица, рылась клювом в ботве, что-то отыскивала и, задрав голову, сглатывала. В изгородь просовывались маленькие руки с хлебным мякишем, зерном. Журавль подходил и, щекоча протянутые ладони, склевывал, что давали.

Улететь он не мог. Правое его крыло топорщилось, и при взмахе видно было, что оно изломано, согнуто, будто рука в локте. И когда высоко в небе проплывали величественные журавлиные треугольники, Журка бежал за ними вдоль огорода, хлопал крыльями и неистово, словно требовал справедливости, курлыкал. Ребятишки всей душой помогали своему любимцу — поднимались на цыпочки, тянули головы вверх, и казалось, еще чуть-чуть — и Журка взлетит…

Журка добегал до противоположной изгороди и еще долго бил крыльями и кричал вслед улетающей стае.

— Все равно он когда-нибудь улетит! — упрямо выводил кто-нибудь. — Крыло выправится…

— Конечно! — соглашались наперебой остальные. — Поправится, наберется сил и улетит!

Юрку тоже очень хотелось, чтобы его Журка смог летать. Взвился бы однажды над огородом и встал во главе улетающего треугольника. Юрок был бы только рад, хотя, признаться, и жалко… За лето он привык к Журке, сдружился с ним. И с тех пор, как появился у него журавль, все, даже взрослые, стали к Юрку внимание проявлять. Интересуются всегда: «Ну как там твой Журка?»

Юрок приосанился, посерьезнел. А как же? На его плечах забота и ответственность! И жизнь на глазах у людей — они ведь с Журкой почти артистами стали! Только выходит Юрок в огород, как за забором:

— Журка, клюнь!

Юрок неторопливо снимает кепку, наклоняется, и Журка — раз! — долбанет его клювом в затылок… Часто Журка бывает чересчур старательным и клюет так, что голова трещит, но Юрок терпит. Зато другим радостно! За забором смех, просят еще, головы в щели суют, кричат:

— Журка, меня клюнь!

— Пусть лучше меня!..

Расставаться с другом всегда тяжело. И все-таки, когда бежит Журка за стаей и кричит, Юрку, может, больше других хочется, чтоб он полетел. И крик этот сносить Юрку не по силам! Он закусывает губу, едва сдерживая слезы, и виноватым отчего-то себя чувствует.

— Давай-ка, друг, домой, за уроки, — зовет с крыльца отец. — Поиграл, хватит. Ты теперь школьник, надо заниматься, а Журка подождет.

Отец стоит в грубом толстом свитере, усатый, большой, сильный. Юрок любит отца и гордится им. Он настоящий охотник! У него не двустволка, как у других, а карабин с оптическим прицелом и полозья широких лыж покрыты тонкой оленьей шкурой. Он подолгу, месяцами, живет в тайге. Он добрый, спокойный. Лишь однажды видел Юрок, как разозлился отец, вспылил…

Юрок играл на улице с сусликом Сосей. Подошел пьяный сосед дядя Шура и «пошутил» — ткнул папиросой суслику в нос! Только Сося увернулся и, не будь дурак, цапнул шутника за палец. Дядя Шура взбесился, схватил Сосю, ну и… об землю… Юрок заплакал. Вышел отец, увидел Сосю, помрачнел — и дядя Шура летел кубарем аж до самых своих ворот…

Потом отец привез Юрку лису, но ее ночью из клетки украли… Юрок бегал по поселку, искал… Мама сказала: «Позарился кто-то на воротник». Не нашел Юрок свою лису.

Юрок заманивает журавля в сарай, приговаривает:

— Что, друг, неохота идти? Надо… Я теперь школьник, надо заниматься. Если сразу хорошо учиться не начнешь, то так потом и будешь. Только, знаешь, эти палочки у меня никак ровно не получаются, все пляшут…