Неспящая [=Кикимора]

— Не знаю, — коротко ответил, посмотрев в глаза сначала мне, потом Димке.

— А я думаю, знаешь, — сказала я.

Корышев повернулся ко мне. Его лицо постепенно светлело. Лоб уже принял нормальный цвет, только щёки и подбородок ещё пылали.

— Думай, что хочешь, запретить не могу, — проговорил он и хрипло покашлял. — Я ничего об этом не знаю.

— Макс собирался к тебе зайти. И я уверена, он заходил. Где-то здесь в квартире или рядом снаружи отзывается его телефон. Где он?

— Из-за той истории ты решила, что я телефонный клептоман? — устало пробормотал Корышев. — Я ничего не знаю о Серове. Не встречал его и не прятал его телефон.

— Ты врёшь!

Кикимора пожал плечами и промолчал.

Я вынула телефон и вызвала Макса.

— Слышишь?

Корышев нахмурился, прислушиваясь.

— Слышу, — согласился он.

— И что это?

— Откуда мне знать?

Песня оборвалась. Я не сбрасывала вызов, но песня оборвалась. Я позвонила ещё раз: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»…

— Дим, — жалобно сказала я. — Неужели трубка Макса разрядилась?!

Баринов приобнял меня и потёр моё плечо:

— Не паникуй. Мы всё выясним.

Я отвернулась, пряча лицо. Моих слёз никто никогда не видит, это моё правило.

— Слушай, Корышев… — Димка без злобы, но уже раздражённо повернулся к кикиморе. — Пропал наш товарищ, и это для тебя очень серьёзно, как ты понимаешь. Мы ж тебя наизнанку вывернем.

— У вас есть факты, что я к этому причастен? — вздохнул Корышев. — Музыка за стеной — это всего лишь музыка за стеной. А теперь у вас даже и она не играет.

— Но мы все, все четверо, можем подтвердить, что слышали звонок.

— Вы можете сказать, что слышали, но подтвердить это вам нечем, — усмехнулся Корышев. — Ищите, давайте… Я даже сопротивляться не буду. Можете разобрать полы, сломать стены, вскрыть потолок, но вы не найдёте здесь ни живого Серова, ни мёртвого Серова, ни телефона. Давайте, вперёд. Мне хоть будет, на что пожаловаться вашему начальнику. А так не жаловаться же мне на то, что вы ввели мне запрещённый препарат. Эка невидаль в наше время, прямо немыслимо представить…

Баринов молчал. Ситуация действительно оборачивалась не в нашу пользу.

— Слушайте, дружинники, — с плохо скрытым раздражением сказал Корышев. — Я не ем надзирателей ни на ужин, ни на завтрак. Оставьте меня в покое. Я не виноват, что вам что-то показалось, привиделось и послышалось. Снимайте с меня наручники и убирайтесь к чёртовой матери!

У Баринова грозно затрещала рация. Он потянул её из держателя на рукаве.

— … Всем группам в районе Новолитовской и поблизости! Ситуация ноль! Срочно нужна силовая поддержка!

Димка с сожалением цокнул языком:

— Ну как назло, ни раньше, ни позже… Лад, я бы промолчал, но по нулёвке надо ехать.

— Ты кому объясняешь? — вздохнула я.

— Баринов на Мира! — отозвался он в микрофон. — Выезжаем на точку!

Там тоже какая-то беда на этой Новолитовской. И раз ситуация ноль, значит, или кто-то из наших, или обычные люди в опасности. И все дежурные группы, кто сравнительно недалеко, отзовутся и поедут, если, конечно, совесть не потеряли. Баринов не потерял.

— Ребята, в машину, быстро! — скомандовал Димка.

Его напарники моментально исчезли из квартиры.

Баринов нетерпеливо кивнул и мне:

— Ну, что стоишь? И ты давай в машину.

— Вам нельзя меня брать, ты же знаешь.

— А мы тебя в машине запрём. Отработаем вызов и сюда вернёмся. Этот… — Баринов мотнул головой в сторону кикиморы, — … в наручниках и ссаных штанах из квартиры никуда не денется.

— Давай, я лучше здесь останусь. На всякий случай.

Баринов на несколько секунд задумался.

— Ладно, оставайся, — решил он. — С руками за спиной он будет вести себя хорошо… Правда, Корышев?

Кикимора покосился на нас и, не открывая рта, утвердительно угукнул.

Я пошла за Бариновым в прихожую.

— Ты повнимательнее с ним, — серьёзно сказал Димка, выходя из квартиры. — Так-то он в нашей конторе на хорошем счету, но сейчас он зол, оскорблён и унижен, поэтому лучше к нему близко не подходи. Не рискуй. Дождись нас. Я ещё по пути с Карпенко поговорю, расскажу всё, как есть, посмотрим, затеет он расследование по форме или скажет нам Корышеву извинения принести…

— И если извинения?

Баринов оглянулся, уже спускаясь с лестницы:

— Тогда извинимся. А душу из него потом всё-таки вытрясем. Я ж его насквозь вижу: он что-то знает, но не хочет говорить.

Я захлопнула дверь и вернулась в комнату. Корышев сидел на прежнем месте у стены, и его несильно, но заметно потрясывало.

Увидев меня, он демонстративно отвернулся.

Я села на диван, вынула телефон, набрала Макса. «Аппарат абонента выключен…»

Что же с тобой случилось, Максюша?

Я редко так его вслух называю, и только наедине. Он всегда напускает на себя такой суровый вид, и это с ласковым именем совсем не вяжется.