Неспящая [=Кикимора]

А потом мы всё-таки оказались вместе в одном рейде. Ловили молодую женщину-кикимору, которая не выдержала разлуки с семьёй, соскучилась по детям и бросилась из интерната в бега. Поймали мы её под Питером в глухой деревеньке, загнали на какой-то полусгнивший деревянный мост над речкой. Она пригрозила, что прыгнет вниз. Мост был не особо высокий, пусть бы и прыгала, пожалуй, но кто-то из местных сказал, что там внизу очень мелко, и большие валуны. Стоило столько за ней бегать, чтобы в итоге получить труп. Я пошла с ней поговорить. Женщина была на взводе и слушать меня не очень-то хотела. Дело было ночью, а ночью кикиморы бывают особенно непредсказуемы. Слушала она меня, слушала, и уже вроде даже согласилась смириться и поехать с нами, как вдруг с силой спихнула меня с моста и бросилась бежать. Я зацепилась за крайнюю доску, понимая, что через несколько секунд руки всё равно разожмутся и я навернусь на те самые валуны за милую душу. Так бы и случилось, но подоспел Макс, схватил меня за руку и вытащил обратно на мост. Как уж у него получилось меня, оглоблю этакую, так элегантно, одним рывком вытянуть из-под моста, это загадка. А он мало того, что вытянул, обнял так, словно у него что-то безумно дорогое чуть не отняли. «Ты как?» — спросил. «Как, как… — проворчала я. — Ты мне, похоже, плечо вывихнул. Болит…» Он только засмеялся тихонько. А ребята тем временем кикимору всё-таки отловили, и Макс отправил их с добычей в Питер, сказал, мы с ним своим ходом доберёмся, потому что уже некуда торопиться. И мы не торопились. Мы нашли заброшенный дом на краю деревни, а в нём закуток, над которым не текла крыша. И мы любили друг друга так, будто ему завтра на фронт, а мне рыть окопы, и неизвестно, когда в следующий раз судьба сведёт.

Через пару дней Макс перевёз ко мне кое-какие свои вещички. И моя замечательная квартирка стала совсем замечательной, потому что в ней теперь всё работало, и ничего больше не ломалось. И мебель теперь стояла так, как мне хотелось. И деньги квартирной хозяйке платились без задержек. И было, для кого варить рассольник и печь вафельный тортик. И были рядом эти добрые и умелые руки и эти печальные глаза странного цвета. Я специально изучала в сети палитру синего: «синяя сталь» — такого цвета глаза у Макса.

Мы жили вместе почти два года и ничего не собирались менять.

Макс добрый и надёжный, и со мной не могло больше случиться ничего плохого, потому что он рядом. О том, что с самим Максом может что-то случиться, я не думала, чтобы не накликать беду. Но беда, как оказалось, сама с усами.

И вот теперь аппарат абонента выключен.

Всё ещё веря в чудо, я снова вызвала Макса. Бесполезно…

— Что ты так мучаешься?

Я вздрогнула. Размечтавшись в квартире Корышева на его диване, я как-то забыла о его существовании. Он же сидел на прежнем месте, только чуть развернулся, видимо, руки затекли.

— А ты что, утешить хочешь? — огрызнулась я. — Тогда скажи мне, где Макс?

— Сними наручники, мне переодеться нужно.

— Надо было соглашаться, когда тебе предлагали. Жди теперь. Ребята приедут, они тебя и переоденут.

Корышев тяжело вздохнул:

— Да не бойся ты, я уже совершенно очухался. Голову распирает, но это просто давление никак не успокоится. Кидаться на людей мне не с чего.

— Мне не оставили ключа, а открывать наручники скрепкой я не умею, — я встала с дивана. — Где здесь аптечка?

— Зачем тебе?

— Дам тебе что-нибудь от давления.

— В кухонном буфете правый верхний ящик.

Я перебрала упаковки с лекарствами, нашла нужную и принесла Корышеву таблетку и стакан воды. Он послушно открыл рот, а потом жадно осушил стакан.

— Спасибо, Авва.

— Как ты меня назвал?!

Корышев захлопал глазами:

— Ты что, впервые слышишь?

Нет, конечно, не впервые. Сначала я узнала, что Эрика за глаза называют Айболитом, и это мне даже понравилось. Нравится ли Эрику, неизвестно. Сомневаюсь даже, что он в курсе. А вот потом я выяснила, что у книжного Айболита была верная помощница — собака Авва, и у нашего Айболита тоже такая есть, и это я.

— Не называй меня так. Мне не нравится собачья кличка.

— Все претензии к Чуковскому, — пожал плечами Корышев.

— Откуда ты знаешь об этом? Я не помню, чтобы ты бывал у нас в подвале за то время, пока Эрик там работает.

— Да это весь Питер знает, — пожал плечами Корышев. — Все питерские кикиморы, кто и не бывал у вас в подвале, всё равно знают, что там есть добрый доктор и его очаровательная помощница.

— Не зли меня!

— С утра ты не была настолько злой. С утра ты меня жалела, одеялком вон накрывала…

Слово «одеялко» Корышев произнёс с насмешкой. С мягкой, но всё-таки насмешкой.

— Я тогда не знала, что ты мне солгал.

Корышев пошевелился, подёргал затёкшими плечами.

— Послушай меня, Лада, — сказал он спокойно. — Если мы сейчас дождёмся возвращения дружинников, это ничего не даст. Они могут отвезти меня к вам на Черняховского и сунуть в камеру. Могут наколоть меня ментолином и дождаться, пока я сдохну от нескольких инсультов подряд. Могут придумать мне ещё какую-нибудь пытку. Это бесполезно, потому что они услышат только «я ничего не знаю». Но…