Несравненная

— А здесь что, нельзя твое словцо молвить? — Марья Ивановна сурово прищурила глаз, словно прицеливалась, и рукой, в которой все еще нож держала, пошевелила, и даже деревянной рукояткой в столешницу пристукнула. Клавдия с Еленой быстро переглянулись, и переглядка эта от мачехи не ускользнула — все замечала, будто у нее не один, а четыре глаза имелось, по одному в каждую сторону, и все видели. Спросила: — Опять записку пересылать пришел? Да только на ярмарку мы больше уж не поедем. Другую ищи оказию.

— Дело у меня, Марья Ивановна, деликатное, и решить его только с вами можно. Наедине бы нам поговорить...

— Коли так, чего же не поговорить, — Марья Ивановна поднялась и, оставив нож на столе, степенно двинулась к порогу, успев еще обернуться и сердито зыркнуть на своих девок — будто спрашивала: опять, дурные, неладное придумали?

В ограде у Гуляевых, недалеко от крыльца, стояла лавочка — толстая доска, прибитая к березовым чуркам. В землю ее не вкапывали, а таскали по всей ограде, когда возникала надобность. Вот на эту лавочку и присела Марья Ивановна, удобно уложив на коленях крупные руки и приготовившись слушать — чего сказать желаете, добрый молодец?

А добрый молодец, уже раскаиваясь, что согласился на уговоры братьев Морозовых, говорить начал издалека, непонятно, оттягивая суть своей просьбы — очень уж неласково смотрела на него Марья Ивановна. Но уловка эта не удалась, и последовал прямой вопрос:

— Ты, парень, слюни-то не пережевывай. Чего тебе от меня надобно?

И то верно. Чего, спрашивается, слюни жевать? Николай свистнул негромко, и братья Морозовы мигом предстали возле лавочки, будто из-под земли вылупились. И тут уж много объяснять не пришлось, само собой все сказалось, ясно и коротко — и про взаимную симпатию, и про обещание Поликарпа Андреевича, и про то, что женихи достойные, и просьба нижайшая, чтобы Марья Ивановна посодействовала, и супруга своего на верную дорогу направила...

Но ответить Марья Ивановна ничего не успела, она только и сделать смогла, что глянула на братьев-казачков, а на иное уже и времени у нее не хватило. Кто мог знать и угадать заранее, что проснется в своей каморке Поликарп Андреевич и захочется ему по нестерпимой малой нужде на двор выйти. Он и пойдет. А когда выйдет, остановится и замрет, своим ушам не веря, и забыв напрочь — по какой нужде он здесь оказался. Остатки хмеля из головы выдуло, будто легкий мусор порывом ветра. Стоял Поликарп Андреевич таким образом, что ни супруга его благоверная, ни братья Морозовы с сотником, увидеть его не могли — он сбоку и неслышно появился. Поэтому слова сотника до его ушей дошли, все, до единого, а вот ответа он дожидаться не стал. Кинулся под навес и выскочил оттуда наперевес с граблями — что первым под руку подвернулось, то и схватил. Грабли, беззвучно описав дугу, хряпнули по плечу Николая и тонкий черенок, громко хрустнув, переломился. Хорошо, что не зубьями в плечо угодил. Размахивая остатками черенка, Поликарп Андреевич двинулся на братьев Морозовых и только теперь подал голос:

— За моей спиной договариваетесь?! Я вам покажу небо с тряпочку! Всех перемолочу! Всем руки-ноги обломаю! И тебя достану, карга бельмастая! Женихи, мать вашу... Корнеюшка! Задеру подолы, все вожжи измочалю!

Николай ловко, словно заячью петлю скинул, отскочил в сторону, и, потирая крепко ушибленное плечо, неожиданно захохотал — не мог удержаться, глядя, как братья Морозовы испуганно пятятся, отступая от Поликарпа Андреевича, которого они могли бы заломать и обезоружить в один чих. Но, видно, понимали, что в драку с будущим тестем вступать никак не следует, тогда уж точно — всякая надежда пропадет. Защищались, подставляя руки под черенок, а скоро и вовсе дунули до калитки, и — пропали, будто растворились в синих сумерках. Поликарп Андреевич крутнулся на месте и пошел было, вздев над головой черенок, на Николая, но тот, продолжая хохотать, остановил его:

— За оскорбление офицерского чина... Знаешь, что полагается? Брось черенок!

Поликарп Андреевич послушался. Черенок бросил. Оглянулся во все стороны и скорым бегом удалился за хлев, где был нужник.

Марья Ивановна неторопливо поднялась с лавочки, отряхнула юбку, вздохнула и посоветовала Николаю:

— Ступай домой, парень; сват из тебя, как из говна иголка...

10

Алпатов сидел и скучал в своей лавке. Покупателей не было. Зашли почти за целый день всего лишь несколько праздных ротозеев — поглазеть, да и те ушли, не оставив ни одной копейки. Невесело. Пора и закрываться. Все равно сегодня никакой выручки ожидать не следует, хоть сиди, хоть не сиди. «Пойду-ка я, поужинаю, да лягу пораньше, высплюсь нынче вволю», — подумав так, он быстренько убрал товары с прилавка, закрыл чуланчик, а затем, выбравшись на улицу, заложил поперек двери широкую железную пластину, запихнул ее конец в толстый пробой, и запер на три оборота большой висячий замок — надежно, даже на вид, чтобы никакой лихой человек не позарился и уж тем более не взломал.