Несравненная

На полевой казачий лагерь плавно опускался тихий и теплый вечер. Дымили полевые кухни, в воздухе явственно ощущался запах напревшей пшенной каши. Казаки в ожидании ужина занимались своими делами: кто штопал амуницию, кто обихаживал своего коня, а кто и просто дремал, раскинувшись на теплой траве. Братья Морозовы, собрав вокруг себя казаков из других сотен, что-то увлеченно рассказывали, размахивая руками, и нетрудно было догадаться, что рассказывают они о деле, в котором им довелось побывать и которое представлялось сейчас совсем по-иному — более трудным и опасным. И привирали братья Морозовы в своих рассказах совершенно бескорыстно, искренне уверенные теперь, что именно так и было...

«Вот балаболы, — усмехнулся Николай, проходя мимо, — врут и даже не оглядываются».

Но братья оглянулись, разом словно по команде. Оборвали на полуслове свой захватывающий рассказ и кинулись наперерез сотнику. Встали перед ним, вытянувшись в две струнки, и он невольно удивился их похожести, хотя, казалось бы, пора уже давно привыкнуть. Невысокого роста, жилистые, белобрысые и конопатые, они почти всегда улыбались, показывая крепкие плитки белокипенных зубов; кончики одинаковых усов пшеничного цвета были задорно закручены вверх, а карие, по-женски большие глаза светились удальством и радостью. И во всем у них, в любом деле, сквозили удальство и радость. Глядя на них, похожих друг на друга, как два дерева, растущих из одного корня, Николай частенько ловил себя на мысли, что глядеть на братьев — одно удовольствие. Он и сейчас, бросив быстрый взгляд, невольно подумал — орлы!

— Николай Григорьевич, можно обратиться, не по службе... — Корней чуть вышагнул вперед и голос приглушил до шепота, — нам помощь нужна, не смогли бы пособить... Очень нужно!

— Что так приспичило? — хохотнул сотник — очень уж просительный вид был у братьев, как у ребятишек, выпрашивающих у строгого родителя долгожданный гостинчик.

— Можно и так сказать — приспичило, — вступил в разговор Иван и тоже чуть выступил вперед, — дело, Николай Григорьевич, такое получилось — сердечное.

— Да говори прямо! — перебил Корней брата. — Чего топтаться!

— Прямо и говорю. Шибко уж нам дочки поглянулись, ну, мужика этого, которого освободили. Он, когда в яме сидел, обещался, что замуж за нас отдаст, а как вылез — шиш, говорит, вам, а не дочери.

— А сами-то, Елена с Клавдией, что говорят? — Николай даже головой покачал — ну, шустры, братья Морозовы, на ходу подметки рвут.

— Они согласные, — заторопился Иван, — промеж нас все полюбовно, по согласию, мне Елена глянется, а ему — Клавдия.

— Не пойму, я-то при какой надобности, — удивился Николай, — я дочерями Поликарпа Андреевича не распоряжаюсь...

— Да знаем, что не распоряжаетесь, — заторопился Корней, — помощь нам нужна. Надо с их мачехой сначала потолковать, они говорят, что она понятливая, если согласится, то и мужа напополам перепилит... Вот и просим, чтобы вы с нами сходили, для важности.

— Погоди, погоди, это вы меня в сваты назначили? — Николай удивлялся все больше.

— Нет, пока поговорить только, — заверил Иван. — Чтоб честь по чести...

В конце концов из длинного разговора выяснилось: братья решили сегодня же, в долгий ящик столь важное дело не откладывая, идти к Гуляевым, чтобы переговорить сначала с Марьей Ивановной и заручиться ее поддержкой. А для важности, как сказал Корней, просили они своего сотника, чтобы составил он им компанию и сказал в нужный момент, что братья Морозовы — казаки достойные; при дороге, в лопухах, такие, как они, не валяются, и нет у строптивого Поликарпа Андреевича никакого иного верного решения, кроме одного — выполнить свое обещание и отдать дочерей в надежные руки, за хороших людей...

Ну-у-у, ребята!

Вспомнил Николай строгую, проницательную Марью Ивановну, всевидящий взгляд ее единственного глаза и засомневался — а по верному ли адресу явится он с братьями Морозовыми, не покажут ли им от ворот поворот? Но Корней с Иваном смотрели на него так просительно, что отказать им он не смог.

... Гуляевы как раз ужинали, сидели все за столом, и не хватало только хозяина, который спал тяжелым сном в каморке и во сне, видно, отзываясь на явившиеся к нему видения, время от времени сердито вскидывал руку, сжимая ее в кулак. Но кулака этого никто не видел, и гуляевские девки тихо-мирно хлебали щи из свежей крапивы, сваренные на скорую руку, а Марья Ивановна, заменяя мужа, резала широкими ломтями хлеб, и, когда стукнула дверь в сенях, она отложила половину каравая в сторону, а нож, забыв его положить на стол, держала в руке, словно собиралась обороняться.

— Доброго всем здоровья, дорогие соседи! Как говорится, хлеб да соль! — Николай радушно, как только мог, улыбался, и даже руку к груди приложил, слегка поклонившись.

— И вам того же, — отозвалась Марья Ивановна, — к столу присаживайтесь. Дарья, подай чашку!

Дарья послушно соскочила с лавки, но Николай ее остановил:

— Нет, нет, спасибо, сытый я. Мне бы, Марья Ивановна, словцом перекинуться, выйти бы нам на улицу...