Нет билетов на Хатангу

Теперь, я думаю, самое время рассказать, что же это за рыба такая — тогунок, потому что многие не имеют о том ни малейшего представления. Тогунок — очень маленькая рыбка, не более пальца в длину, состоящая почти целиком из нежного, тающего во рту жира. Он относится к отряду сиговых или белых лососей, к тем же рыбам, что и муксун, омуль, чир, сиг, нельма и т. п. Одним движением отрывают ей головку вместе с кишочкой и целиком кладут тушку в рот. Если зажмурить глаза, ощущение, что ешь нежнейшую икру. Единственное, чем подкачала эта рыбка (кроме, разумеется, размера), так это внешним видом. Для неопытного взгляда очень похожа она на обыкновенную кильку. Петька же, всегда придававший огромное значение внешнему виду пищи, именно на этом основании есть ее и отказался (так ни одной за все время и не попробовал, дурачок). В Игарке тогунок стал нашей драгоценной валютой и роскошным экзотическим подарком.

Покинули мы Селиваниху уже в пятом часу утра и сразу же в своем трюме завалились спать, накрывшись марлевыми пологами.

22 июля

Проспали мы с Петькой до самого обеда, а вскоре после обеда за одной из излучин Енисея, далеко-далеко над зеленой полосой лиственничного леса, увидели большой белый куб. Это было здание нового дома культуры Игарского лесопильного комбината. Куб этот, поворачиваясь в разные стороны, все приближался и приближался к нам, а вместе с ним к нам приближалась и долгожданная Игарка, город моряков и лесопильщиков.

И вот входим мы в глубоководную протоку между коренным берегом и большим островом (а на острове этом располагается Игарский аэропорт; говорят, что на острове он был построен для того, чтобы у тамошних служащих был более высокий, «островной» коэффициент надбавки к зарплате) и вскоре причаливаем к берегу прямо против Игарской базы СНИИГГиМСа, рядом с рыбнадзоровским катером «Нерест». Неподалеку, у покрытого крупной галькой крутого откоса, купались в Енисее посиневшие от холода подростки (как того, так и другого пола).

Всей командой, радостные, довольные тем, что путешествие наше наконец закончилось, предстали мы пред светлые очи Ивана Филипповича. Иван Филиппович был суров, глаза его метали молнии, он стучал кулаком по столу и кричал на нас:

— Безобразие! Вы сорвали важнейшие экспедиционные работы! Весь полевой сезон — под угрозой! Где вас черти носили две недели, а?! Тут ходу-то пять суток, ну шесть от силы! Я поднял на ноги все пароходство! Авиацию подключил на ваши розыски! Сколько суток вы болтались на причале в Верхне-Имбатовске, а?! Думаете, я про ваши художества там ничего не знаю?!

— Да в Верхне-Имбатовске мы... — открыл было рот капитан.

— Молчать! — взревел Иван Филиппович. — Мне все про вас известно. Сегодня буду связываться с Новосибирском и ставить вопрос о вашем увольнении за пьянку на рабочем месте. А вы, вы... — обратился он вдруг ко мне: — Вы — солидный, трезвый и серьезный человек, как могли вы...

— Да он-то что, — вступился вдруг за меня рулевой Володя. — Он-то тут вовсе ни при чем. Он — непьющий.

— Нет, вы виноваты, — продолжал тыкать в меня пальцем Иван Филиппович, — и обвиняю я вас в одном: почему вы сразу же не дали мне сюда телеграмму: «Команда пьянствует. Положение критическое». Из Красноярска, из Казачинска, Енисейска, откуда угодно! Ладно, идите пока. Сегодня я буду решать вашу судьбу. — Последняя фраза относилась, конечно, не ко мне, а к экипажу нашего «Топографа».

— А уволит — и хрен с ним! — беспечно сказал Витя с забинтованной рукой. — Что, мы себе в Игарке работы не найдем, что ли?

— Смотря какую работу, — пожал плечами Володя, — на реке, пожалуй, сейчас и не найдем.

— А он-то где сейчас тут экипаж на катер с баржей найдет? — резонно спросил наш капитан. — Ему же работать надо. Никуда он не денется. Побухтит, побухтит да и успокоится.