Нет мне ответа...

А я позавчера стал дедом – Ирина подарила мне внука. Рожала тяжело, но всё уже позади, как сама пишет. Сам я в больнице – воспаление лёгких снова, но уже поправляюсь. Думаю в середине мая поехать в деревню.

Городецкий пишет, что заканчивает редактуру твоей книги, и хвалит тебя, но говорит, «шибко умно и мудрёно выражается Курбатов – борюсь!». А я думаю: зачем же тогда Курбатова столь учили, да сам он сколько книг прочитал, ажник голова 68-го размера сделалась.

А с избушкой, Валентин, я пока ничего не знаю. Хозяин её, Женя Капустин, приедет в середине мая и оставит кого или нет – неведомо. У нас же ныне тьма народу собирается, и я уж намечаю уголок – куда скрыться. Есть у меня такой на Урале, в селе Быковка. Позднее я напишу тебе, что и как, а пока низко кланяюсь, обнимаю и желаю всего хорошего.

Твой Виктор Петрович

Апрель 1975 г.

(В. Г. Распутину)

Дорогой Валентин!

Из далёкой и сырой Вологды шлю тебе привет и поздравления с праздником весны и Победы! Желаю доброго здоровья тебе, ребятишкам твоим и всем близким, да чтоб повесть у тебя благополучно завершилась и комитет по охране гостайн не терзал её так, как терзает сейчас мою «Царь-рыбу», а я в больнице лежу. И самое им время надо мной издеваться и доводить до того, чтоб проклял я и себя, и эту зае… литературу. В больнице я с воспалением лёгких – болезнь дежурная и мне уже привычная. Есть и радость немалая – появился на свет мой внук, и я его буду пороть три раза на день и приговаривать: «Не пиши! Не пиши! Не пиши!»

Слышал я, что был ты у святых мощей, приложился к святому – Леонову. Я к нему не хочу идти, боюсь, что разговор наш кончится матюками – это они, литературные дворяне и баре, предали всё и вся, и нам теперь приходится работать с кляпом во рту и с завязанными глазами и руками. Как ещё и работаем? Часто удивляюсь! Как не посходили с ума, не спились с отчаяния – видно, шкура крепкая и душа до того избита. Скорее бы в деревню! Единственное место, где я ещё чувствую себя человеком и входит в меня успокоение и наслаждение одиночеством.

Обнимаю, Виктор Петрович

8 мая 1976 г.

(Н. Волокитину)

Дорогой Коля!

Поздравляю тебя с повестью. Сегодня ночью я её прочёл (на День Победы, так, может, это и символично будет в её судьбе), повесть мне понравилась. В ней больше «воздуху», света и простора, чем в прежних повестях. Она написана свободно и легко (я-то знаю, как даётся ощущение этой лёгкости и непринуждённости!). В повести много доброго, естественного юмора, а владение юмором в письме – это наивернейший признак талантливости вещи и владения «секретами» мастерства.

Словом, молодец, дай тебе Бог здоровья!

Повесть я отправлю в «Наш современник» с просьбой прочитать её редколлегии и решить судьбу. Буде наши не захотят её печатать, что случается довольно часто, будем её пристраивать в «Новый мир», в «Знамя» или «Москву», а может, и в «Октябрь». Я уверен, что повесть твоя увидит свет в столице и тебе пора печататься здесь. Заранее могу тебя предупредить, что будут сниматься излишнее пьянство и насчёт заключённых. Судя по тому, как истреблялся в моей «Царь-рыбе» всякий намёк на заключённых, не было их у нас и нету, и хотя язык, как известно, вращается около больного зуба, это мало кого касается – была бы видимость благостного порядка и благополучия, вот что сейчас главное, чем озабочены охранители чести литературы.

Ну, Коля, ещё раз с удачей тебя! С прошедшим праздником Победы, с весной. Мне очень хочется быть вместе с вами, да плохому танцору… Привет Тамаре и Лене. Обнимаю тебя, Виктор Петрович

14 июня 1976 г.

Сибла

(В. Я. Курбатову)

Дорогой Валентин!

Я после больницы вот уже больше месяца в Быковке (описался!) в Сибле! Но всё недомогаю, долгое время даже читать не мог, погода меня измучила – бесконечные дожди, холод. Мария Семёновна занята в городе внуком, наезжает сюда на денёк-другой, но вот и дороги размыло, и всё уже кругом плывёт, река вышла из берегов, в деревню уже въехать невозможно, так днями буду выбираться в город. Надо потихоньку складывать чемодан, ехать на съезд писателей, да и дел скопилось много.

«Царь-рыба» моя подошла к концу в печатании в журнале, потери в повести огромны, особенно досталось второму куску в пятом номере[133]. Много нервов, много сил взяла эта «редактура», на душе было горько и пусто, недоумение брало – уж если это режут и порют, то что же тогда будет, если поплотнее навалиться на то, что называется правдой? Страшна она, матушка, ох страшна! Вот и не подпускают, ведут отстрел с упреждением.