Нет мне ответа...

Надо ли говорить, как я тебе благодарен за приют и помощь – Бог тебе воздаст за доброту и пошлёт счастья и хороших друзей твоим ребятишкам.

У нас зима, глухо, но кисло – самое время работать, и, хотя меня всё время бомбят вызовами в Москву, я держусь, не еду, ибо если ездить, то и дома не бывать, или как моя покойная тётка говорила: «Начнёшь давать, не поспеешь штаны скидавать!» Да и летать стало тяжеловато, и смещение времени переживать трудновато, да и услышишь, узнаешь меньше, ибо многие знания про нашу действительность воистину умножают скорбь! Мой поклон Володе, Нью-Йорку – лютому и великому. Так отчётливо я вижу его с твоего 38 этажа и кружащихся внизу, парящих чаек, которые, как я теперь понял, вашего этажа уже достать не могут и живут, и летают на богом им определённой высоте. Это мы всё лезем вверх и вдаль, а оказываемся на больничном горшке или в узенькой равнодушной могиле. Кланяюсь, обнимаю. Виктор Петрович

1989 г.

(Г. Ф. Николаеву)

Уважаемый Геннадий Философович!

Читал я роман Леонида Лиходеева в «Звезде», и захотелось мне и Вас, и журнал ваш поздравить с такой прекрасной прозой. О романе в периодике ни слова – не до него. И пока страшная литература, из лагерей выкопанная и закордонная, часто претенциозная, вымоченная в чужой воде и фруктовом уксусе рыба эта будет питать нашего дорогого читателя, и хиленький роман «Жизнь и судьба» будет возноситься выше Толстого, не в чести будут такие труженики слова, как Лиходеев, и критика не заметит их. Вот уж устанет советский человек от разоблачений Сталина, вождей, партии, от услаждения подвигами проституток и дельцов теневой экономики, да от блуда педерастов и наркоманов, тогда, может, и снизойдут и критика наша бойкоязыкая, и дорогой читатель до текущей литературы.

Попутно я по привычке посмотрел поэзию в журнале и обнаружил, что она не опускается до полупоэзии или слегка зарифмованных газетных заметок. Поэтому и решил доверить посмотреть вашему поэтическому отделу стихи о Ленинграде одного очень одарённого начинающего поэта из Красноярска, у которого бабка живёт в Ленинграде. Вот побывал у неё и отразил в своих стихах всё питерское, по-моему, совершенно отличное от стихов самих петербуржцев, восторженно задыхающихся от одного лишь названия своего города, да ещё старинного прежнего названия.

Посмотрел и публицистику, и критику – и она на хорошем профессиональном уровне, не без перехлёстов, конечно. Но что сейчас без перехлёстов? А дама, печатающая свои труды в «Звезде», вон считает, что антисемитизм – это плохо, а сионизм так и ничего, а по мне и то, и другое стоит друг друга. А вояка Хустик так и вовсе о сионизме плохого мнения, да ведь он и не одинок, вот загвоздка, и давно уж не одинок, или «век иной – иные песни», да?

Кланяюсь и ещё раз благодарю за роман Лиходеева! Желаю много сил и доброго здоровья! В. Астафьев

2 декабря 1989 г.

Красноярск

(В. Я. Курбатову)

Дорогой Валентин!

Мы – в порядке, но я углубился в роман после поездки в Америку, где все работают хорошо, много смеются, здороваются друг с другом, а не говорят про работу и не перегрызают глотки друг другу. Мне, чтобы меньше хотелось блевать и умирать от вида нашей паршивой помойки, нужно было срочно погружаться в дела свои, а не общественные. На сессию я не ездил, там есть кому и без меня штаны протирать и языком болтать, а принялся за роман, за первую книгу (вторая и третья в набросках есть), и ничего, рабочее настроение, нажитое за морем, не иссякло до се, перешёл сегодня на 200-ю страницу черновика, пока температура в рукописи низковатая, но и материал-то не кипящий, а скорее вопящий, и постепенно я и рукопись, надеюсь, раскалимся.

Да вот съезд надвигается, отрываться от рукописи придётся. Ах, как не хочется! Для меня и раньше было это больное дело, а теперь… Когда сил меньше, годов больше, а на сердце беспросветно, и вовсе отрыв от рукописи и дома болезнен, ну да куда же денешься-то? Все втянуты в колею, и я тоже, вертимся, или по Клиффорду: «…и вертится планета и летит к своей неотвратимой катастрофе».

Встаю рано, в пять иногда, работаю часа два, потом Полю в садик веду, делаю два-три кружка по лесу и снова за стол. Надо бы и перед сном гулять, да устаю и смотрю телевизор, обратно, как все совграждане.

Маня моя бьётся с детьми и вроде ещё не падает, дай Бог, и ещё не скоро упадёт, иначе хана нам всем. Поля подросла, стала кокетливой и презабавной девчушкой, Витя входит в юношеский возраст, ломается голосом и вредничает, грубит бабушке, иногда и пнул бы его аль по башке дал, да жалко – сирота, ещё побьют его люди и жизнь, а если она и дальше таковая будет, как нынче, может, и перебьют они друг дружку.