Нет мне ответа...

Ну вот, расписался. Длиннота письма – это свидетельство того, что назрела пора встретиться и выговориться. Может, поздней осенью это и удастся, а пока желаю тебе относительного здоровья и хоть редкой встречи на страницах журналов и на телевидении. Алле поклон. Крепко тебя обнимаю, или, как прежде в русской деревне хорошо говорили, к сердцу прижимаю.

Преданно твой Виктор

[235]

26 июля 1994 г.

Овсянка

(Н. Гашеву)

Дорогой Николай!

Опоздал ты со своим письмом. Солженицын сразу же по прибытии в Красноярск приехал ко мне в Овсянку, мы проговорили с ним часа три без свидетелей, и я кое-что успел ему показать в деревне, сводил и на кладбище, и в библиотеку, и на Енисей, а назавтра умчался в Игарку, на юбилей города. Жалкий юбилей, жалкий сделался город, когда-то гордость советского строя, но все эти «гордости» быстро сжались, растащились и умирают совсем без гордости, принося много горя жителям и работягам, ибо остаются они без крова и без возможности где-то заработать кусок хлеба.

Тем временем подошла пора сдачи романа в «Новом мире», и я поскорее спешу с рукописью в Москву, ибо есть у меня вариант более совершенный. Суета суёт, как говорил покойный Папанов.

Сегодня у меня был человек, вернувшийся с Урала, аж из самого Чусового, и сказал, что у вас холодное лето, а у нас только отпустила жара, все южные районы выгорели от засухи. Вот так вот и идёт жизнь, где холодно, где жарко, но везде как-то неустойчиво.

Прости, Коля, что пишу бегло, работаю, надо успеть ещё раз строго пройтись по рукописи – ответственность уж очень большая, я стал бояться представать перед читающей публикой, ровно нагишом стою с толстым пузом, кривыми ногами и шрамами на теле…

За газету, за письмо и за внимание спасибо.

Обнимаю тебя. Виктор Петрович

3 августа 1994 г.

Овсянка

(В. Я. Курбатову)

Дорогой Валентин!

Я в курсе, что Марья Семёновна писала тебе. Что-то вы, чусовляне, подзаболели нотационной болезнью. Маня уж не может и часу прожить, чтоб не сделать мне или Польке замечание или дать руководящее указание, задача её усложнилась в связи с тем, что третий член семьи находится в армии и ему там ценных указаний дают предостаточно.

Самое худое наследство большевизма – это вот желание всех чему-то научить, указать правильный путь, совершенно при этом забывая, что указующий и воспитующий невольно себя ставит выше всех, принимает позу пророка и вещуна. Я уже не раз говорил тебе, что по причине отвращения к большевистским нравоучениям с раздражением воспринимаю и все Христовы поучения, которые тоже были придуманы людьми, много о себе понимающими, естественно, что в конце концов надоели мне и твои нравоучения, особливо когда они писаны не для меня, а по поводу меня в газетках и журнале, пусть и «Москве».

Но сейчас мне совсем недосуг рассуждать на эту тему. Болея, я бился со второй книгой, забросил для ознакомления один вариант в «Новый мир», а сам решил отдохнуть после бурного юбилея, ан не тут-то было! Открыл как-то рукопись что-то поправить, и понесло меня, а тут юбилеи – Игарки, Енисейска, какие-то события, как-то: приезд Солженицына ко мне, в Овсянку, приезд Ельцина в Красноярск, но я не прекратил работать и вот узнаю – «Новый мир» начал сдачу романа, и десятый номер ушёл в печать. Так я решил хоть одиннадцатый и двенадцатый догнать и поучаствовать, предложить текст более совершенный и избежать тех нелепостей и недоразумений, что произошли с первой книгой – там ведь нет половины двенадцатой главы, не говоря уже о мелочах.

Билет у меня на столе и хоть дорого, хоть накладно, 8-го лечу в Москву. Свалю гору с плеч – отдохну, постараюсь до зимы за стол вплотную не садиться. Усталость такая, что аж шатает. Третью книгу раньше зимы не возьмусь делать, хотя вся она в башке выстроилась и есть всё же набросок, аж страниц 800.

В остальном всё более или менее. Лето в нашей местности снова хорошее, урожайное, хотя юг края и Хакасия выгорели от засухи. Марья Семёновна здоровьем ещё больше сдала, бывает здесь редко, народ меня одолевает, но терплю, деревья в огороде сделались большие, кедры пышные, так что ниоткуда меня уже не видать, одиночество никакое меня не мучает, даже наоборот, радуюсь, когда удаётся побыть с самим собой. От народа и рад бы оторваться, да передохнуть не удаётся. А народ становится всё хуже и подлей, особенно наш, полусельский-полугородской, – межедомок ему имя.

У президента мы выпросили полтора миллиарда на культуру, и теперь хочешь не хочешь, приходится молить Бога, чтоб его не свалили коммунисты до той поры, пока он эти деньги нам не выдаст.

С Солженицыным проговорили около трёх часов «без свидетелей». Вот это была беседа полноправная, с полуслова понимали друг друга, разночтений не было – великий муж Александр Исаевич, великий! С ним общаться нелегко, ответственно, но интересно и, надеюсь, взаимообогащающе.

Лето перевалило за середину, у нас много огурцов, ягод, появились грибы, в лесу колоссальный урожай ореха – держись, кедр.