Нет мне ответа...

Остающиеся существовать на Земле ещё будут завидовать нивхам, удэгейцам, эвенкам, нганасанам и прочим народностям, успевшим вымереть до Страшного суда, до катастрофы земной, до вымирания всеобщего на отравленной, ограбленной, измученной своей планете. Человечеству даже и задуматься некогда над тем, что его ждёт впереди, какое страшное наказание примет оно за свой преступный путь, за кровавую дорогу, им проложенную, за чудовищную историю, им сотворённую.

Даже и аминь некому будет сказать, ибо забудет оно слова, забудет всякую веру, забудет само себя, на четвереньках уползая обратно в холодные пещеры. Поглядите окрест, оглянитесь на себя и на детей своих – мы уже около устья той пещеры, первого и последнего пристанища существа, которое самоназвалось хомо сапиенс и смеет нагло называть себя наместником Бога на земле.

Да поможет Вам и всем нам наш Всемилостивейший Господь! Да просветится затемнённый наш разум! Назад – к милосердию, к покаянию, к созиданию и спасению! Низко кланяюсь и молюсь за всех Вас. Виктор Астафьев

29 августа 1997 г.

Овсянка

(М.Н. Кураеву)

Дорогой Миша!

Я тут совсем запурхался с собранием сочинений, сумевши и из него сотворить надсадную работу.

Вот делаю 13-й том, где должна быть окрошка – пьесы, сценарии, варианты повестей, рассказов, хотел как вариант сунуть в том остатки того, что осталось от когда-то набросанной 3-й книги к «Проклятым и убитым», из которой я намереваюсь вытащить рассказы, сделал уже повести «Так хочется жить» и «Обертон». И вот начал править, влез в рукопись и сделал ещё одну повесть с хорошим названием «Весёлый солдат», аж листов на десять. Всё это спешно и как-то несерьёзно, а получился цикл из трёх повестей о нашей счастливой военной и послевоенной жизни. Да и «Ловлю пескарей в Грузии» решил восстановить в первозданном виде, тоже работа немалая.

Так что и хорошо, что ты с компанией не приехали, не ко времени бы было. Всё отложим на будущий год. Намечается тут одна грандиозная экспедиция, в связи с которой, сдавши рукописи на машинку, отбываю на Урал числа 10-го сентября. А в начале октября, е. б. ж., должен лететь на конгресс европейской интеллигенции в Брюссель. Тебя ненароком не пригласили? Хороший повод повидаться.

Я отправляю тебе в подарок 7-й том, которого лишь теперь дождался и, глядя в оглавление, понял, что ты можешь взять для перепечатки любую «затесь». Книжка – тебе подарок – чтение любопытное, и ты можешь за мой счёт отдать перепечатать или ксерокопировать текст. А надо, так я и ещё одну книжку пришлю. Словом, не умолкай надолго.

Я смертельно устал, и поездка на Урал будет кстати, передохну малость и в конце года, Бог даст, отправлю «Весёлого солдата» в невесёлый и совсем обескрышившийся «Новый мир». Куда мы без него?!

Обнимаю тебя, родной. Очень жаль твою машинёшку, она так мне приглянулась уютом своим старым и дребезгом, и бедностью унутренней. Так бы и покатался снова по Питеру в ней, поболтал бы с тобой и о нехороших нынешних правителях, и хороших умерших большевиках.

Будь здоров! Кате поклон. Твой Виктор Петрович

29 сентября 1997 г.

(В. Потанину)

Дорогой Витя!

Прости меня, затурканного старика, хотел тебя поздравить с этим самым …летием, но так меня закрутило-замотало, что и вздохнуть некогда, а завтра, то есть 30-го, я уже из деревни уезжаю в этот промозглый, всегда отчуждённый город, который я так уж и не полюблю, точнее, к которому так и не присохну. Я имею в виду не Красноярск, он не лучше и не хуже других городов, а вообще город как образ спрута, всосавшего во чрево своё люд божий и переваривающего в своей неспокойной, отравленной газами и шумом наполненной утробе.

Шестьдесят лет, Витя, противная дата, по себе знаю. Тут как бы упираешься в срок, полученный на суде Божьем, всё ты жил, жил, избывая тебе положенные дни, а дальше уж ты сверхсрочник, уже не живёшь, а доживаешь. Хвори плотнее подступают, редеют родственники, куда-то в тень, что ли, западают друзья и товаришшы. Уж на общих фотокарточках оказывается всё больше мёртвых, чем живых, и меня вот настигла болезнь-наваждение пенсионная – читать некрологи в газетах и смотреть на кладбище, кто, как и где лежит, да прикидывать, как я тут размещуся. А размещуся я рядом с дочерью, устала она там одна, да и дружнее, а может, и теплее вместе.

Мне идёт 74-й год, и все эти «чудачества» уже мне простительны, а тебя пусть минуют сии «блаженства», сулящие мысли и закидоны совсем нешуточные, но зато вечные.

По возможности будь здоров, пусть под крышей дома твоего будут мир и покой, а на столе не переводится хлеб и соль, да хоть иногда пусть пишется и думается о работе, что только в ней, нашей изнурительной и прекрасной работе есть и забвение от дней и дел текущих, от действительности этой проклятой, от зла и одичания земного.