Нет мне ответа...

Зина! Голубчик ты сизокрылый! Спасибо тебе за письмо, спасибо за детей – перед Богом тебе воздастся, да и любовь только одной Аси и преданность её столь многого стоят. Кланяюсь тебе за твою доброту и целую руки твои. Ты, наверное, всё такая же красивая, статная, с пышными белыми волосами?! Не старься, пой, будь такой, какая ты есть. Я себя старого и больного терпеть не могу, а все вокруг говорят, что я по сравнению с моими одногодками-фронтовиками ещё ничего. Но меня работа держит на ногах и в строю, она и исцеляет, одержимостью и живу. Боюсь взять палочку в руку и пшикалку для дыхания, и то, и другое мне выдали медики, но я всё это спрятал подальше.

О смерти Вити Коротаева услышал я в Петербурге, и подробности дошли до меня – самый деятельный среди этого едва шевелящегося литературного стада – они его и доели. Я ведь получаю от доброхотов из Вологды газетные вырезки, письма, книги и т. д.

Ну, уж разрешите Вас обеих расцеловать. Ася-то вон, сразу видно, в УВД работает, закончила письмо, как протокол, ну что ж, постараюсь заслужить её внимание и ласку, виноват кругом.

Преданно В. Астафьев

4 августа 1997 г.

Москва, Кремль

Ельцину Б. Н., Черномырдину В. С., Немцову Б. Е.

Копия – в Совет Федерации

Копия – в Государственную Думу

Копия – губернатору Красноярского края Зубову В. И.

Из русского села решительно протестую против обложения налогами земельных участков крестьян, пенсионеров, рабочих, служащих. Богатые от земли не питаются. Ссорясь с массами бедного народа, совершая ошибку за ошибкой, вы создаёте напряжение в стране, тем самым тащите к власти коммуно-фашистов. Понимаете ли вы, что терпение россиян иссякает, вы и вся Россия могут пожать бурю народного гнева?

Писатель Виктор Астафьев

16 августа 1997 г.

Овсянка

(О. М. Хомякову)

Дорогой Олег!

Пишу тебе, находясь на пределе износа и усталости. Зиму я проболел, особенно тяжело в марте, рано приехал в деревню, аж второго мая. Погода была прекрасной, весна началась в середине марта, но отстояли жаркие дни и началось переменчивое лето, то жара то холод. Особенно холодны ночи, от Енисея тащит стужей, вода всё время была большая, это значит увеличилась влага, туманы, холод – стройка коммунизма – она ж всегда во вред людям. И хотя Енисей крутит турбины алюминиевой и военной промышленности, проданной за рубеж, каким-то матёрым жидам со зловещей фамилией Чёрные, братья, и река наша великая продана, и кроме вреда, хворей и свары народу нашему от этого всего ничего не видать.

Я продолжаю формировать том 12-й, публицистика, и 13-й, пьесы, киносценарии, отрывки, вариации и т. д., и т. п. Всё это весьма и весьма оказалось громоздко и трудно. Была у меня старая рукопись, вроде как третья книга романа, но замысел ушёл в другое место, в другие дебри, свернул на другие рельсы. Я из той рукописи выписал главы, намереваясь быстренько и ловко состряпать два-три рассказа, но всякий раз меня подхватывала графоманская стихия и волокла в какие-то тёмные края, в непроходимые чащи, и я едва из них выбирался, неся под мышкой повесть «Так хочется жить» и затем «Обертон».

Желая остатки разбитой рукописи употребить как вариант повести «Весёлый солдат», я начал её править, увлёкся, влез вглубь, и вот заканчиваю черновик листов на 8—10. Материал тяжелейший, работа громоздкая. Так вот вместо летнего отдыха сам себе устроил каторгу, лишь на пять дней с сыном сходил в тайгу, передохнуть.

Все тома я комментирую сам, чтобы было меньше за мной вранья и путаницы и отсебятины, когда будут за гробом трясти мои кости. В твоей рукописи, где эмоции то и дело перехлёстывают здравый смысл, неточностей и всего прочего слишком много. Тебе всенепременно надо прочесть комментарии к томам моего собрания сочинений. На выходе восьмой том. Всего, я думаю, нынче удастся напечатать десять томов, а удастся ли закончить издание, не уверен. Я зимою перешлю тебе для шарьинской библиотеки вышедшие тома, и ты прочтёшь комментарии и, уверен я, сделаешься посдержанней, не станешь, возможно, меня ставить наравне с Буниным. Меня коробят подобные сопоставления и восхваления. Я повторял и повторяю – на безрыбье и Астафьев рыба. Место своё и меру своего дарования я знаю уже твёрдо и не самоуничижаюсь, и для самовозвышения поводов особых нет.

Будь посдержаннее и жене своей того же пожелай. Моя тут мне влепила гражданской страсти и чёрненького пафоса, обличая современный режим и меня заодно, будто при прежнем режиме жилось нам всем и вам тоже безбедно и здорово.

Журнал «Сибирские дни» остановился. «День и ночь» ещё выходит. Два последних номера в производстве, и боюсь, как бы не стали последними, так как каждый номер стал стоить 59—60 миллионов и мы обобрали всех, кого ещё у нас тут можно обобрать и ободрать.