Нет причины для тревоги

Говорят, эстонцы сдержанные, молчат, как будто воды в рот набрали. Мой гид-эстонец подмигивал и весело улыбался. Я такого говоруна давно не встречал. Видимо, у этого бывшего монумента советскому солдату ему и пришло в голову, что мне необходимо посетить Музей оккупации. Я еле стоял на ногах. Он посмотрел на мою кислую физиономию и сказал: «Таксо. Мы возьмем таксо». Вот откуда этот жаргон советских стиляг шестидесятых: «таксо» – это из Таллина. Таллин – это западная жизнь, космополитизм. Таллин был немецким, русским, шведским. Иностранцы приходят и уходят, и, пока они тут живут, местные эстонцы их внимательно разглядывают и делают свои выводы. Так мы с моим гидом оказались перед современным модерным – стекло и бетон – зданием Музея оккупации. Хотя при чем тут оккупация? Не было сделано ни единого выстрела в сторону «оккупантов». Мой нетрезвый гид оставил меня перед дверьми музея и отбыл домой на своем «таксо».

Был конец дня, я был совершенно один в прохладном помещении современного музея. В глубине зала меня встретила гора чемоданов перед телеэкранами с документальной хроникой. Старые, со сбитыми уголками, исцарапанные, со сломанными замками чемоданы всех цветов и качества кожи – космополитизм атрибутов всякого путешествия; это были опустошенные души бывших владельцев, отбывших на тот свет через лагеря и тюрьмы к вечной свободе. Неразобранное чужое прошлое, как гора грязного белья. Куча неразберихи. Приехали, значит. Гора чемоданов при отлете ранним утром из перестроечной России через Вену в Америку. Среди этих чемоданов был и мой: я хорошо помню свой черный картонный ящик, темное утро, такси, поземка. И еще одна гора чемоданов – по прибытии в JFK

: надо углядеть на конвейере свой самый жалкий багаж. В девяностых годах Мелвин приезжал в Москву набирать специалистов – я был первым в списке.

Рядом с экспозицией музейных чемоданов всю стену покрывали видеоэкраны. Мелькали фотографии советских и нацистских лагерей. Нацисты и советские гэбисты с одинаковыми непроницаемыми лицами и приблизительно в одних и тех же фуражках занимались приблизительно одним и тем же: толкали в спину, загоняли в вагоны, били сапогами, составляли списки, бросали в костер, расстреливали у стены. В какой-то момент все это издевательство начинало вызывать своим бесконечным повтором судорогу челюстей – зевок скуки как защитная реакция: если скучно, значит, не страшно. Steriliseerimine Ruum. Тоска, тоска, тоска. У вас была тоска в глазах усталых. То же тоскливое ощущение – неясная тяжесть в руках, – как во время телефонных разговоров с Москвой из Эстонии тридцать лет назад. «Как ты могла?!»

Я так увлекся горой чемоданов, что сначала вообще не заметил ностальгической советской телефонной будки. Но, увидев ее в углу, вздрогнул. В этот приезд в Таллин я не встретил ни одной уличной телефонной будки. Тут все давно стало интернетно, электронно, мобильно и суперкоммуникативно. И вдруг – телефон-автомат, телефонный динозавр из прошлого. Дверь в будку была приоткрыта. Нечего входить туда, куда тебя не пригласили. В Таллин я попал случайно. Я все-таки когда-то считался инженером-электронщиком, подающим большие надежды. Корпорация собиралась отправить на эту таллинскую конференцию (Telephony: A Future in the Past) вовсе не меня, а совершенно другого сотрудника – профессионала из отдела дизайна и рекламы, в связи с новой модой, в наш век мобильников, на солидные стационарные телефоны, особенно среди олигархов, чтобы были и оникс, и слоновая кость, и бриллианты. Но этот сотрудник неожиданно слег с пневмонией, надо было использовать фонды, отпущенные на научные конференции, и Мелвин порекомендовал отправить меня, хотя я с моим инженерным складом ума никакого прямого отношения к дизайну не имел. Может быть, потому, что Мелвин любил цитировать мою идею насчет внешнего вида телефонных будок. Однажды на одном из суаре в доме Мелвина зашел разговор о старых телефонных аппаратах, и я довольно остроумно заметил, что в странах с тоталитарным режимом уличные телефонные будки выглядит солидней, чем в странах демократии. Впрочем, британские телефонные будки выглядят не менее солидно, чем советские в сравнении с американскими, – у нас в Нью-Йорке вместо будки остался лишь бейсбольный козырек на случай дождя и ветра.