Невечная мерзлота

—       Я ему заверну! Я ему так заверну! Смену потеряли!

—      Приедет, куда он денется, — сказал Мотовилов,

—      Спешишь, торописся, всю работу не загребешь, ма­стер, — противный даже в темноте, нудно завелся Бирю­ков. — Тебе бы все захапать.

—      Спи, — миролюбиво посоветовал Виктор.

—      Может, поужинаешь? — заботливо спросил его Мо­товилов. — Мы там тебе такой мосол припасли, язык про­глотишь!

—      Попозже поем, спасибо. Воды хочу.

—      А во фляге. Отварная, — так он называл кипяче­ную воду.

—      Там снег топленый, не вода.

Парни переговаривались, лежа на койках, один за другим отключались от разговора, засыпали. Владимир Орлов и Борис Алатарцев заспорили о политике, пома­леньку заводились, как обычно, и мастер попросил их уба­вить громкости: коль уж работы нет, пусть хоть отдых будет.

Снег за окном отсвечивал снизу, освещал деревья, ва­гончики и буровую. Так и не допив чая, мастер задремал сидя.

—      Буровая горит!

Он вскочил.

Обрадовался: «Сон!» Но в заледеневшее окно бил крас­новатый свет. Малиново светилось окошко в балке бу­ровой. Загрохотали торбаса, унты, забухали следом валенки. В расстегнутом полушубке, без шапки, Лунев вы­скочил наружу. Черный дым вытягивался из щелей и таял над соснами. Виктор распахнул дверь. Пыхнуло навстре­чу дымом, в его черноте кроваво крутанулся огненный шар. От волны свежего воздуха пламя внутри балка сразу взъярилось, затрещало.

— Наза-а-ад! — заорал мастер напиравшим на него рабочим. Уцепился за косяки, загородил вход, отшвырнул кого-то. — Все назад! Тащи фляги! Снаружи туши!

«От печки занялось. Никого не пускать! Один пого­рит — на всю жизнь отсидка!»

Последнее слово застряло в мозгу, проворачивалось огненным шаром в черном дыму: «Отсидка... Отсидка...Отсидка...» — как световая сирена на новых милицейских машинах.

Он схватил флягу. Кинулся в самое пекло. Затрещали волосы на голове. В левом углу воняло горелой пласт­массой.

«Электрощит!»

Да, там гудело таежным пожаром. Виктор откинул крышку фляги, плеснул, как из кружки, и вовремя от­прыгнул от облака белого пара. Снаружи ему подали ведро воды.

—      Крышу! — багровый от слез и кашля, кричал он,— Ломай! Снегу!

Лунев вылил два ведра воды. Тушили из чайни­ков. Бросали снег широкими фанерными лопатами через разобранную крышу. Натаенной воды больше не осталось. Шелковым платочком пыхнул брезент, натянутый над копром.

Виктор набрал в легкие воздуха, снова нырнул в ба­лок с ящиком песка в руках. Бросилось в глаза: грязный, сталисто-серый масляный бак нежно зарделся — печная плита! Пятьдесят литров трансформаторного масла. Масла в огонь.

—      Срывайся, парни! Маслобак рванет!

Они не успели добежать до спального балка. Пушеч­ный выстрел и фейерверк — вот на что это было похоже. Обернувшись, увидели, что над четырнадцатиметровым копром еще метров на пять вверх бушует пламя. Вся бу­ровая в огне и чаду.

Кто-то неразличимый в красно-черном столпотворении яркого света и густой темноты кинулся по инерции про­должать тушить.

—      Куда? — насмешливо сказал бригадир Постнов. — Шашлык кушать?

Насмешливость не изменяла ему даже сейчас, его вечная насмешливость. Поняли: да, после взрыва маслобака тушить бесполезно. Трясущимися руками доставали лом­кие сигареты, закуривали.

—      Четко работали. Ни крика, ни паники, — сказал мастер.

—      Ты хоть гляди, когда прикуриваешь, салага. — Постнов вынул из губ Чибиряева сигарету с зажженным фильтром — тот и не почувствовал разницы.

—      Ну, кто куда, — сказал Владимир Орлов, зачаро­ванно глядя, как и остальные, на пиршество огня. — А я на Колыму. Все-таки золото.

—      Алатарцев, я тебе сухариков черных насушу, ты ж чернушку любишь!

—      Нам по пятерке дадут, а бурмистру — червончик.

—      Лагерный юмор, — мрачно оборвал Виктор. Ему, словно во время автокатастрофы, упорно казалось: нет, произошло это не с ним, а с кем-то, но вот где он сейчас находится? И что же на самом деле с ним?

—      Красиво горит, стерва, — сказал Мотовилов.

—      У нас вот так же, в шестьдесят девятом...

Постнов над чем-то размышлял, раздраженно пе­ребил:

—      Да погоди ты, шестерка, опять зашестерил! Вить, откуда пошло-то?

—      Вроде от щита, — отвечал мастер. — Там ярче полыхало.

—      Все ж отключено. Искра с электрощита не могла упасть.

Левый угол. Сваривали как раз левый крюк пены. На­грелся не только толстый стальной прут, за который во­дилами тянут буровую, но и обшивка борта саней.

И так же, как выплеснул флягу воды, мастер широ­ким веером плесканул из ведра грязный керосин, в кото­ром промывали шестерни:

—      A-а, гори оно огнем!

Минут через пять отчаянным голосом он закричал:

—      Кто говорил, что смотрели?! После сварки! Кто?!

Голос пропал.

—      Ну, смотрели, не отказываемся.

—      А за обшивкой смотрели? В балке! Смотрели?! Я спрашиваю!

—      Да я паклю обтирочную всю перетряхнул! — за­кричал в ответ Владимир Орлов. Он любил покричать на руководство и гордился, когда это удавалось.