Невеста смерти

Он молча поймал ее руку, прижал к губам, поцеловал ладонь, поднялся губами к запястью:

— Уже все хорошо. Ты не дала мне разбить голову? Я же мог тебя запросто раздавить. Ты такая маленькая и хрупкая.

— Я крепкая. Так что поймала. Вот разве что положить пришлось к себе на колени. Ты уж прости.

— Это драгоценная награда для меня, — вздохнул он, собираясь с силами и прикрывая глаза от еще нахлестывающей его боли в висках.

И с этой пульсацией и багровыми кругами в глазах приходили все новые картины. Вот он входит в порт Александрии на носу северного, никогда не виданного здесь корабля, и тут же начинает торговлю украшениями, медом, оружием, якобы привезенными им с далекой родины.

Он вполне справлялся со своим заданием — успешный и экзотический торговец, он привлекал к себе всех жителей Александрии. С ним стремились дружить, при нем проговаривались о секретах и чаяниях — кто мог подумать, что этот любвеобильный красавец с выгоревшими на солнце почти добела длинными не по-здешнему волосами может вообще интересоваться чем-то, кроме звонкой монеты и красивых египетских девчонок, выстраивавшихся возле его дверей в надежде обратить на себя внимание. Но гордый синеглазый торговец, одинаково легко управляющийся с весами и мечом, который грозно посверкивал рукоятью у него за плечом, не снисходил до уличных девок — так, разве что в первые дни дал им повод восторгаться на всех углах горячими ночами и огромным гибким телом. Поговаривали, и не без основательно, что в постель синеглазлого варвара запрыгнула верховная жрица Исиды — но кто ж решиться ее обсуждать вслух?

А Кэм, относя на руках под утро истомленную любовью и размякшую до крайней откровенности жрицу в ее дом, возвращался и со злой усмешкой оттирал запаренной золой все следы ее удушливо-сладких благовоний и звериный, резкий женский запах. Он и сам не мог объяснить, почему так стеснялся своего связного, двадцатидвухлетнего Дария, служившего в местном форте и частенько заходившего в лавку Кэма посмотреть оружие и показать его в тренировочном поединке.

Но вот что-то не сложилось, где-то он допустил ошибку — ругнулся на родном языке, да еще на той латыни, на которой разговаривают только сами жители простонародных кварталов. И дальше воспоминания шли кровавыми кусками и такой болью, что он невольно застонал. И снова ощутил нежные прохладные пальцы Гайи на своем пылающем лбу:

— Ты что-то вспомнил? Ты мне хотел что-то сказать еще в трюме…

Он вспомнил. И знал теперь точно, куда и кому должен передать сведения о том, как изготавливают дурь, которую затем переправляют в Рим, наводняя город потерявшими себя молодыми парнями, которые уже не хотят ни защищать город, ни украшать его.

— Нет… Так ничего и не пришло… — он провел рукой по лбу, снова нащупывая ее руку.

И, хотя тот момент он вспомнил отчетливо — летящий в грудь кинжал, беспамятство, пытки, спустившие кожу у него с плеч, спины и груди. Вонючая клетка и все новые и новые допросы и побои. Кроваво-гнойная короста на теле. И внезапно поддавшийся ночью замок клетки. Улицы Александрии, такие же темные, как и ночной Рим, но освещенные гигантским маяком. Удар по затылку, горячие в холодной ночи струи крови на шее и спине. Ворчание над головой: «Падаль эту в пустыню выкинуть. Пусть там и догнивает». И спасительная влага у губ, мучительные перевязки, первые неловкие шаги по расползающемуся под ногами песку. Вот тут и пришли те мысли — бежать, бежать. Кому-то и что-то срочно сказать. Но кому?

Он скосил глаза на доспехи Гайи, лежавшие в углу — и вздрогнул всем телом.

— Кто твой командир в Риме?

— Префект Секст Фонтей, — удивленно ответила она, не ожидая такого перехода от поцелуев.

Кэм провел рукой по лицу — совсем так, как делал его дядя, сенатор Марциал.

— Все хорошо, Гайя… Спасибо тебе… — он рассказал ей самое важное, опустив подробности своего плена, пыток и месяцев, проведенных у кочевников. Умолчал и о том, как снова попался в плен и оказался в трюме пиратской триремы.

— Тебе лучше?

— Знаешь, я б ругнулся, но как-то раз мне это слишком дорого встало… Так что все хорошо. Хотя бы то, что я могу говорить на родном языке, не опасаясь больше получить кинжал в грудь.

— Понимаю. — она все так же гладила его голову, массировала кожу, дотрагивалась до ушей и шеи.

Он вскинулся:

— Через сколько дней мы будем в Риме?

Она еще более удивленно посмотрела на него:

— Тебе виднее. Пока что нам остается только уповать на свое мастерство.

Он попытался сесть. Но в это время раздались шаги:

— Гайя…

Марс, заглянувший в палубную надстройку своими стремительными шагами, остановился потрясенный: Гайя сидит на полу, голова Кэма у нее на коленях, и она гладит его по лбу и волосам, и они разговаривают негромко. Марс поймал на себе взгялд Кэма. И сейчас он был еще более красноречив, чем тогда на палубе, когда они чуть не сцепились в рукопашной. А Гайя, напротив, посмотрела на Марса широко распахнутыми, радостными и спокойными глазами: