Невиданные чудеса Дивнозёрья

— Ты это брось, Таисья, — домовой откусил огромный кусок пирога и продолжил с набитым ртом: — Тфоя дофька сама кого хофь обидит. Дифья крофь — это же ух, сила!

— Да знаю я. Но материнскому сердцу не прикажешь: оно всё равно болит. И чего ей в Дивнозёрье не сиделось? Нет, понимаешь, упёрлась — хочу в город. А вы мне тут все надоели, говорит. Никакой, понимаешь, карьерной перспективы.

— Эт возраст такой, — вздохнул Никифор. — Сколько ей? Семнадцать? От то-то же — самое время родителям перечить да собственную дорогу в жизни искать. Станешь запрещать — только хуже будет. Сама, небось, такая же была!

— Такая-не такая, а Дивнозёрье никогда бы не бросила! Плохо я её воспитала, Никифор. Так ведь рано родила — сама ещё, считай, дитём была.

— Хорошо или плохо — только время покажет, — пожал плечами домовой. — Ты ещё баба молодая, проживёшь долго. Не спорь, я знаю. А твоя Аннушка, может, в городе замуж выйдет, внуков тебе народит. Кому-нибудь из них и передашь тайное знание.

— Да она, небось, со мной теперь знаться не захочет, — Таисья всхлипнула, а Никифор, наставительно подняв палец вверх, пророкотал басом:

— Мать есть мать! Ты события не торопи: успеется. Помиритесь ещё.

От этих слов Таисья даже повеселела и сама потянулась за пирожком.

— Вот и правильно, поешь, — обрадовался домовой. — А то отощала совсем: кожа да кости.

Ему вдруг подумалось, что жизнь несправедлива: вот Таисья одна о целом Дивнозёрье хлопочет, а о ней самой и позаботиться-то некому. Как-то это не по совести…

* * *

После заката Никифор велел ведьме не зажигать свечей, а сразу ложиться спать. Кошмарицы никогда не появлялись при свете дня, потому что боялись солнца, но с наступлением темноты наступало их время.

— Ложись и спи, — напутствовал он ведьму. — Я рядышком побуду.

Таисья послушно забралась под одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза. Около получаса они просидели в тишине, но заснуть ведьме так и не удалось.

— Не могу, — пожаловалась она, комкая подушку. — Не привыкла так рано ложиться.

— Ща подсоблю, — Никифор сложил ладони особым образом, состряпав сонное заклинание.

Это было первое колдовство, которое он сотворил в доме Таисьи. Оно отозвалось теплом в ладонях. С пальцев сорвались искры, пробежали по одеялу, мягко осветили ведьмино лицо и тут же погасли. Дыхание Таисьи вдруг стало размеренным — миг, и она уже спала.

А Никифор хлопал глазами, глядя на свои руки: он ещё ни разу не видел таких ярких искр. Сердце вдруг забилось часто-часто: а вдруг?… Нет, не может быть. Это не его дом, а Берендея. К тому же, уже решено, что никакого «его дома» не существует. Значит, неча губу раскатывать. Он тут просто дело сделает, а потом уйдёт.

Кошмарица не заставила себя ждать: ставни распахнулись, за окном замаячил силуэт бледной девицы с косматыми чёрными волосами и тёмными провалами вместо глаз. Она вспрыгнула на подоконник, потирая руки; проплыла по воздуху до кровати и устроилась на груди у Таисьи. Длинные паучьи пальцы легли на виски ведьмы, изо рта высунулся чёрный, раздвоенный на самом кончике язык.

— Отдай мне свои сны-ы-ы, — вкрадчиво прошептала кошмарица.

Таисья, нахмурившись, заворочалась и открыла глаза, но так и не проснулась. Никифор слыхал, что люди называли это состояние «сонный паралич» — когда ты вроде бы и осознаёшь происходящее, а сделать ничего не можешь, потому что руки-ноги не слушаются.

Он вскочил и рявкнул на кошмарицу:

— А ну пошла прочь!

Та вздрогнула и обернулась:

— Домовой? Но откуда?

— Оттуда! — Никифор распрямил спину. Ладони аж саднило и покалывало от волшебства, сплетающегося в нити заклятий. Так вот что, оказывается, чувствовали другие домовые, когда попадали в свой родной дом! Да, ради этого чувства стоило и по чужим дворам помыкаться. Его переполняла небывалая сила. — У-у-у, гадюка, получи!

Никифор схватил негодяйку за плечи и сбросил с груди Таисьи. Клацнув зубами, кошмарица брякнулась на карачки и задом принялась отползать к окну. Эти существа были трусливы: пугали, душили и тянули силы только во сне, а наяву сами боялись любого, кто достаточно смел, чтобы дать отпор.

— И больше никогда сюда не возвращайся! — Никифор топнул ногой, придав ей ускорения. — А то я тебя сам задавлю!

— Простите, дедушка домовой. Я не знала, что туточки ужо занято! — простонала кошмарица, а после выпрыгнула в окно и захлопнула за собой ставни.

От их стука Таисья и проснулась.

— Ох, — она приподняла голову, вглядываясь в темноту. — Чую, приходила душегубица. Прогнал?

— А то ж! — Никифор задрал нос. — А ты спи, хозяюшка, спи. Умаялась, моя бедная. Пусть тебе наконец-то приснятся хорошие сны.

— А ты не уйдёшь? — закрывая глаза, пробормотала Таисья.

— Куда ж я теперь денусь? Ведь это мой родной дом. Настоящий! — Никифор улыбался до ушей. — Да и вообще, должен же кто-то о тебе заботиться, ведьмушка-хозяюшка! Не всё ж тебе с нами возиться. Мы тоже кой-чего могём! Кстати, а кот у тебя имеется? Надо бы мне с ним потолковать.

— Нет кота, — помотала головой ведьма. — Только коловерша. Это почти что кот, но ещё и немного сова.

Никифор, немного подумав, махнул рукой: