Невидимый мир

Только когда Андрей после работы вышел из проходной и впервые за много месяцев отправился домой пешком, ему пришло в голову, что, возможно, кое-кто из его ребят не так уж привязан к металлическим листам. Это казалось ошеломляющим в своей простоте открытием. Значит, достаточно было поговорить с бригадой и чувство вины у него исчезло бы?.. Глупо до сих пор предполагать, будто все только и мечтают расчерчивать листы. Вдруг вспомнилось, что в других цехах не хватает рабочих.

Андрей решил вернуться назад и поговорить с кем-нибудь из бригады, например со Стояном. Но было уже поздно, все разошлись. И он расстроился, что он такой нелюдимый, что упустил сотни возможностей поговорить со своими людьми, просто поговорить по-мужски, — сотни возможностей, которые уже не вернуть.

Ему стало так грустно, что он даже представил себе, как разговаривает со Стояном; он легко мог это представить, ведь он хорошо знал своих ребят.

«Стоянчо…»

«Тебе, мастер, самого себя жаль больше всех, — ответил бы тот, лукаво поглядывая на бригадира. — Конечно, ты жалеешь и нас, но разве ты можешь знать нас, как себя знаешь… Ты боишься, что когда-нибудь везде установят такие машины и придется тебе на старости лет переучиваться, менять профессию. Разве могут всего одну машину выпустить, кто знает, сколько их в той стране…»

Да, он боялся, теперь можно было признаться себе в этом. Боялся, что придет день, когда он уже не будет стоять на носках у края металлического листа, впиваясь глазами в его пустоту, забыв все на свете — вкус воды, лицо жены; боялся, что станут ненужными сложные комбинации, которые его мозг привык создавать на протяжении стольких лет; боялся, что уже нельзя будет испытывать чудесный трепет перед плотными фигурами, очерченными белой краской…

Поворот… Какой умный человек этот лектор, говорил про всякую там философию, подготавливал их. А он-то думал, что ничего в его жизни не может произойти.

Андрей поравнялся с католической церковью. Каждый день, сойдя с автобуса, он проходил мимо нее. В церкви бывали только иностранцы, и почему-то именно это подавляло в нем всякое желание увидеть ее изнутри, делало совершенно чужим здание, рядом с которым он прожил двадцать лет. Запомнилась одна лишь табличка с латинскими буквами. Ему казалось, что написано «эклесиа католика», но какая-то глубокая незаинтересованность мешала все эти двадцать лет спросить кого-нибудь из образованных людей, так ли читаются эти слова.

Только одно волновало его в этой церкви. Иной раз, проходя мимо, он замечал большеголового карлика, затворяющего дверь. Карлик бросал на него быстрый взгляд и исчезал, тонул в каком-то своем мире — полутемном, загадочном и нездоровом. Андрей был уверен, что карлик очень любит эту дверь, этот медленный ритм, с которым она затворяется…

И сейчас, вспоминая карлика, он постепенно осознал, какой поворот совершился в его жизни. Если он всем сердцем не примет эту машину, он станет похожим на карлика — его любовь к металлическим листам будет всего лишь маскировать его тайное нечистое озлобление. А почему бы не принять ее?..

В нем постепенно подымался восторг, сметающий все прежние ощущения; все отодвинулось, потому что прямо перед его глазами, зримая, работала она — машина. Уверенная в себе и прекрасная, совершенная, отлитая из металла мечта всех на свете корабельных закройщиков, всех тех немногих, кто напрягает свой разум над стальными листами. Рожденная их трудом, их горячим желанием увидеть свою работу исполненной в совершенстве. Теперь этот день пришел. Какое значение может иметь все остальное? Машина теперь странным образом станет причастна к его мечтам о жене, к тому необычайному миру, которым он окружал свою дочь…

Девочка, наверное, не поймет его. И не захочет увидеть машину… Андрей внезапно представил себе, как скажет дочери, что она умеет создавать маленькие озера, над неподвижной ярко-зеленой водой которых склоняются деревья; маленькие озера с висячими мостиками, под которыми плывут счастливые дети в маленьких светлых лодках с носами в виде жирафьих голов… И это совсем не будет ложью.

Андрею захотелось поднять девочку на эту машину и увидеть, как она улыбается сверху, высоко-высоко, на фоне бесшумно мигающих белых ламп.

Перевод Ф. Гримберг.

Мальчик, который решил стать министром

Петру Ковачеву

Мальчик, который решил стать министром, появился на улице в пять часов вечера, потому что долго спал. На этой маленькой, в один квартал, улице замечали все, даже то, что тучный музыкант из зеленого дома купил три баночки простокваши, а не две, как обычно. Многолетние попытки тучного музыканта примирить соседей с этим успеха не имели. Они не собирались отступаться от своего и, словно бы случайно встречаясь с ним, бросали на ходу:

— Слушай, Петров, в последнее время в газетах пишут, что от болгарской простокваши ужасно полнеют. Так что не увлекайся!