Невидимый мир

Деян издалека приметил эти фигурки, еще когда они почти сливались со светлой равнинностью поля — две точки. Но и точки бывают разные. Конечно, он не мог бы прочесть лекцию об их особенностях, однако безошибочно отличал точку-дерево от точки-человека. В общем, он не сознавал, что обладает талантом, какого нет у других. Пока он вел машину, глядя сквозь стекло, его руки и мысли двигались в привычном ритме, казались ему совсем обыкновенными, частью его работы.

Фигурки постепенно увеличивались, и, наблюдая их едва уловимое тяготение друг к другу, Деян готов был держать пари, что это парень и девушка. Но держать пари было не с кем, он ехал один, а сиденье изнемогало под грузом вещей его приятеля, перебиравшегося из ближнего села в город. Деян не решился сложить их в кузов, боясь повредить. В пустом грузовике ясно слышалось глухое похлопывание брезента у оконца над кабиной.

Машины впереди двигались прерывистым потоком, и Деян уже различал, что одна из фигурок — парень — беспрестанно голосует, но никто не останавливается. В глубине огромного поля не виднелось ни холма, ни дома; со всех сторон низвергался свет. Деян представил себе, что две одинокие фигурки выглядели бы совсем иначе, не струись мимо них этот поток машин, словно олицетворение надежды.

Чтобы не смотреть все время туда, он поднял глаза от руля. В вышине то тут, то там мелькали птицы, одинокие среди воздушного моря. Для птиц не существовало дороги и машин, и Деян стиснул зубы, охваченный желанием, чтобы птицы летели быстрей, чтоб добрались быстрей до тех неведомых далей, к которым стремятся. Странно было вообразить, что какая-то из них вдруг умрет именно теперь и начнет падать, ничтожная и беспомощная в безграничном светлом пространстве. Деян никогда еще не видел мертвой свободной птицы. Ему представлялось, что, когда наступает их час, они отправляются в потайные места, где день едва пронизывает кружевную сеть листвы, и там медленно тают в хрупком своем одиночестве.

Он инстинктивно обернулся и увидел вскинутую руку, растопыренные пальцы, лицо, выражающее нетерпение. До того он не думал, останавливаться ли, раз кабина забита вещами, но теперь, после мыслей о птицах, не мог поступить по-иному. Грузовик резко затормозил, фыркнул, проехал немного вперед мимо голосующих и стал. Они подбежали. Деян открыл дверцу.

— В город?

— В город.

— Сиденье у меня занято, видите.

— Ничего, мы в кузове… — сказала девушка.

Что-то словно кольнуло его.

— Ладно, давайте. И держитесь покрепче.

Подождал, увидел в оконце, как они влезают. Потом их не стало видно, пристроились в кузове, опершись на кабину. Он расслышал их голоса, уловил шелест брезента — должно быть, закрывались, чтоб не дуло.

— Чтоб не дуло? — почему-то вырвалось у него, грузовик тронулся.

И снова его кольнуло изнутри, вспомнилось, как девушка произнесла: «Мы в кузове»; Деяну показалось, что брезент еще шелестит. Парень должен был это сказать, а не она… Правы люди — что за молодежь…

Ему все сильнее чудилось, что эти двое совсем не замечают его, считают не человеком, а просто частицей машины, которая должна везти их — молодых и счастливых. Внезапно ему пришло в голову, что в нескольких километрах отсюда студенческий трудовой лагерь. Суббота — отпустили на пару дней по домам, а эти заторопились в ближайший город — провести ночь. Он продолжал изумляться наглости девушки, которая сама сказала, что они сядут в кузов, конечно, чтоб пообниматься на свободе; его удивляли эти молодые люди — как они успевают так близко сойтись уже в первые дни.

— Не любовь это, — пробормотал Деян. — Мерзость это… Парень и девчонка, ишь ты, парень и девчонка…

Пришло на ум все плохое, слышанное о молодежи, чему и сам не верил, над чем сам бы посмеялся в другой раз. Пара в кузове, по сути, не была такой уж молодой — обоим за двадцать, но он продолжал про себя называть их «парнем и девчонкой», противопоставляя этот нарочно преуменьшенный возраст их поведению и таким образом питая свое возмущение.

Давно разведенный, Деян предпочитал не иметь дела с женщинами, свыкся со своей размеренной жизнью, со своими друзьями и работой. Случалось ему подвезти девушку или женщину постарше, он разговаривал с ними, но то ли по застенчивости, то ли из привычки к покою, то ли просто потому, что ни одна ему не нравилась, — ни разу не взволновался. Попадались ему и обнявшиеся пары на городских улицах, но в городе было много народу, теснота кругом, внимание его рассеивалось, и он думал только о своем. Но все же он невольно вздрагивал, когда заходила речь о женщинах.