Невидимый мир

— Поговорим спокойно, — сказал мужчина, — но сначала один вопрос. Последний. Но, боюсь, он может вас обидеть. Обещайте, что не подумаете ничего плохого.

— Обещаю, — сказала девушка.

— Если никто не поддерживает с вами связь, кого вы тогда искали по телефону? Ведь наши линии пересеклись случайно.

— Слишком много хотите знать. Почему я должна и это вам рассказывать? Я и так уже все выложила. С тех пор как все закрутилось, прошло много времени. Может быть, я тогда была просто сумасшедшей. А может быть, надеялась на такое, что случилось сегодня, на случайное пересечение линий… Хотя я вам уже говорила, я не смогла б объяснить, что это, собственно, значит.

— Разговор наш стал мучительным, — сказал мужчина. — Поговорим лучше о чем-нибудь безобидном. Расскажите мне, например, о своей профессии.

— Я вязальщица. Работала в одной артели. Когда уже стало заметно, я оттуда ушла. Там были неплохие люди, пока я сейчас говорила, мне вспомнились несколько очень неплохих людей.

— Вот видите!

— Только не надо меня убеждать, будто это опровергает то, что я говорила. Я и сама знаю, что есть тысячи таких же хороших людей, что кого-то из них могла бы и я встретить… Однако ж и в хороших людях чего только не понамешано. Разве не так?

— Не буду вас переубеждать.

— Я в артель возвращаться не хочу. Этот двор, где наша артель, непонятно почему связан с моим прошлым. Напротив нашего окна была стена — такая облупленная! Цвет у нее после дождя делался какой-то мутный, словно она плесенью покрывалась. А на первом этаже всегда висели на веревке две пары черных чулок. Такое было впечатление, будто кто-то вечно сушит одни и те же чулки. И повсюду торчали какие-то хилые, тощие антенны для телевизоров.

— А из окна с чулками доносилась музыка…

— Угадали. И почти всегда одна и та же песня. И так громко, так нелепо… В этом доме были маленькие магазинчики, там продавали пуговицы, дамские туфли и поднимали петли на чулках. Магазинчики были такие крохотные, что продавец и повернуться не мог… Каждый день какой-то старик ставил посреди двора стул и читал газету. Во всем этом, наверно, была своя прелесть, но я стараюсь про тот двор не думать.

— Понимаю, — сказал мужчина, — не можете извлечь из этого никакой нужной мысли.

— Даже не знаю, в чем тут дело, — ответила девушка. — Я думаю, что, если человеку не везет, он обвиняет все вокруг. Во всяком случае, я пойду работать в другое место.

— Что ж, правильно. Однажды вы найдете свое место и прикоснетесь к своему счастью.

— Красиво говорите, — сказала девушка.

— Не верю я, что все так безнадежно. Когда этот разговор начинался, между нами стояла целая стена сомнений, недоверия, опасений, ложных и не ложных страхов, которые нам внушает привычка определенным образом реагировать на те или иные обстоятельства. Но даже самые непреложные законы морали… Алло! — прервал себя мужчина. — Алло! Вы слышите меня? Я просто хотел сказать, что людям иногда бывает трудно честно и прямо признаться себе… Алло!.. Но мы разрушили эту стену и теперь… Алло! — повторял он в трубку, из которой доносились длинные гудки — результат случайно нарушенной связи. — Алло…

Перевод И. Сумароковой.

Белый платок

Когда бригадир прогнал Старика, остальные не знали, что и подумать. Всем Старик надоел вечными своими придирками, никогда он не работал там, где нужно, — думал, ею обмануть хотят, нагрузить работой потяжелее. Выбирал себе другое место и копался там под собственную воркотню. Был он сгорбленный и высокий, глаза холодные и бесцветные — глаза человека, родившегося среди голой земли и обрывов. Не такой уж он был и старик — лет пятьдесят пять или около, но в бригаде подобрались молодые ребята, занудность его, похожая на неизлечимую болезнь, их раздражала. Он словно забыл навсегда собственную молодость, и имя это, Старик, к нему пристало, будто кожа. Никто и не помнил, с каких пор оно появилось, вероятно, даже тот, кто его придумал. Одна особенность Старика раздражала особенно сильно. К кому бы ни обращался, всех он обзывал одинаково — Пётра…

У бригадира характер был тоже не сахар, со Стариком сварился чуть не каждый день. И все же, когда он сказал, что Старик должен покинуть бригаду, ребята опешили. Какой он ни будь, Старик со всеми своими странностями давно уже превратился в частицу их жизни, столь же неприятную, сколь привычную. После работы они забывали о нем, как только садились в автобус, хоть он ехал тут же, с ними, молчаливый и неподвижный, на своем постоянном месте — на широком сиденье позади всех.

Старик только что наладился копать немного в сторонке от места, которое указал бригадир.

— Тебе придется уйти из бригады, — объявил начальник.

— Чего тебе, Пётра? — не понял Старик.

— Гнать я не гоню, и тебе надо чем-то кормиться, — пояснил бригадир. — Но ты нарушаешь дисциплину, а мы дорогу строим, не что-нибудь. Будешь работать отдельно, ты и так все время вбочок норовишь. Вон там я поставил знак для тебя… Мы, как подойдем к тому месту, передвинем тебя вперед…