Налегая на весла, он представил смуглую кожу и золотистые глаза Ареллы. Он помнил первую поездку в ее компании в ту ночь, когда они вновь повстречались на венецианском маскараде. Тогда он тоже правил деревянной лодкой, направляя туда, куда хотел, даже не чувствуя, сколь мало в его власти.
Их гондола скользила по спокойной глади темного канала в манящем свете полной луны под усеянным звездами небосводом. Когда он толкал суденышко шестом сквозь прозрачный туман вдоль великолепного венецианского дворца, на них накатило зловоние экскрементов и помоев, вторгнувшись в их приятную ночь, будто смердящий серой призрак.
Сердито сдвинув брови, Иуда посмотрел на канализационную трубу, лениво струящую стоки в канал.
Заметив его внимание и выражение, Арелла рассмеялась.
— Ужели сей град не довольно изыскан для твоего вкуса?
Он указал на комнаты наверху, полные смеха и нравственного упадка, а потом на жижу, оскверняющую воду внизу.
— Есть более хорошие способы избавляться от подобных отходов.
— И когда придет пора, они их отыщут.
— Они отыскали их и вновь утратили, — в голосе Иуды прозвучала горечь, скопившаяся в его душе за столетия, пока он наблюдал за участью людской.
Арелла провела длинными смуглыми пальцами по черному лаку корпуса.
— Ты речешь о былых дивах Рима, когда оный град был на пике своего великолепия.
Иуда толкал лодку прочь от освещенных домов, обратно к своей таверне.
— Многое было утрачено, когда этот город пал.
— Все воротится. Со временем, — пожала она плечами.
— В былые времена римские лекари умели исцелять хвори, от которых люди этой эпохи по-прежнему страдают и умирают.
Он вздохнул над тем, как много всего затерялось во мраке этого века. Пожалел, что не изучал медицину, чтобы сохранить эти знания после того, как библиотеки сожгли, а людей науки предали мечу.
— Сей век минет, — заверила его Арелла. — И знания будут отысканы сызнова.
Серебристый свет луны сиял в ее волосах и на голых плечах, заставляя его ломать голову о том, кто же эта таинственная женщина. Снова отыскав друг друга, они протанцевали почти всю ночь, кружась по паркетам, пока перед самым рассветом не оказались здесь.
Иуда наконец поднял тему, затронуть которую не решался весь вечер, страшась возможного ответа.
— Арелла… — Он замедлил ход гондолы, позволив ей дрейфовать в тумане по собственному произволу, будто упавшему на воду листку. — По одному лишь имени ясен мой грех, мое преступление и проклятие, наложенное на меня Христом, — шествовать через эти нескончаемые годы. Но как могла ты… кто ты?..
Он не сумел даже досказать вопрос.
И все же она поняла и улыбнулась.
— Что мое имя повествует тебе?