Невиновные

Удел наш недоступен постиженью.

Мы мир вкушаем в колыбели,

мы вкусим мира в смертный час

иль в час пред ним, когда, томясь в темнице,

мы будем ждать призыва на расправу;

ведь пусть небытию мы отданы по праву,

пускай не знаем мы, каким богам молиться, —

все ж одиночество смиреньем полнит нас,

дабы в небытии мы бытие прозрели.

О, дай продлить мне это откровенье!..

И потому, о еще живущий, обнажи главу

и почти память жертв, в том числе и будущих;

человеческие бойни еще не закрылись.

Гляди —концлагеря на всем шаре земном!

Множатся, множатся, под разными именами;

но порождены ли они революцией или контрреволюцией,

фашизмом или антифашизмом —

всегда они форма господства обывателя,

ибо он насаждает рабство и жаждет рабства.

О, слепота наша!

Подступают к границам лагеря лес и поле,

а в домах палачей заливаются канарейки;

над временами года небо весны белопенной,

и раскинулась радуга семицветной надеждой;

о, несовместности эти словно издевка вселенной,

словно вопрос к человеку: доколе? доколе?

в чем ты обманут? что зрят твои вежды?

О, только смертник зряч и незлобив вовеки,

а выстрел в затылок бьет наповал.

Обнажи главу и почти память жертв.

Миг последний в земном. Обрывом берег над морем;

тает ландшафт на глазах, и вздымается за окоемом,

гладь застилая морскую, дымка преображенья.

Ибо вещи стали мерою человека,

и вчерашний день ускользает, прежде чем примет его

на свой борт ладья.

Спустись в гавань;

из вечера в вечер ждут там ладьи, хоть и незримы,

призрачный флот, увозящий земное в закатные страны

ночи, неведомой. О, последний взгляд сквозь века!

Был ли вчерашний день? Или он только дразнит тебя?

Мать ты имел ли? Было ль все то, что когда-то тебя подкрепляло?

Есть ли дорога домой? О, никогда ее нет,

но есть всегда попаданье,

всегда попадаешь в то, что целит в тебя.

И потому не ищи но зри; узри неподвижность потока,

преображенье на самой кромке,

паузы миг между зримым и тем, что незримо,

миг растворенья, миг возвращенья вещей,

сотворенных руками,

в лоно творенья,

бессильного на исходе силы. Вон переход—туда... Спустись в гавань;

вечер коснется мола

и притихшего зеркала моря —

взор устреми туда, где должно наступить Вчера

и превратиться в Завтра еще не успев наступить.

Последний ландшафт в земном — но и огромней,

чем все твое знанье; напряги свое зренье

в миг последний,

дабы приблизилось к знанью оно твоему, еще до заката.

Не довольно, что ты не высекаешь образа Моего

из камня:

ты все равно мыслишь образами, даже когда поминаешь

Меня.

Не довольно, что ты робеешь назвать Мое имя:

сама твоя мысль — уже речь, и уже именованье

сама безмолвная робость твоя.

Не довольно, что ты не веришь в иных богов кроме

Меня:

твоя вера лишь и способна творить кумиров,

она ставит их рядом со Мною,

она и повелеваема тебе ими,

но не Мною.

Я есмь, и Меня нет, ибо Я есмь. Вере твоей

Я далек;

лик Мой — не лик, Моя речь — не речь,

то знали Мои пророки;

дерзновенье есть всякая речь о Моем бытии или

небытии,

и как кощунства неверных, так и верующих славословья

суть равно дерзновенное знанье.

Тог бежит речи пророка, этот ложно ее толкует,

тот восстает на Меня, этот жаждет Меня задобрить

— чего проще?—своим поклоненьем,

и потому

Я того отвергаю, а на этого гневен —

не терплю назойливой доверительности.

Я есмь коий Я не есмь,

есмь неопалимая купина и не есмь,

но тем, кто вопрошает:

«Кого чтить нам? Кто поведет нас?» —

отвечали Мои пророки:

«Чтите! Чтите Неведомое, что вне вас,

вне вашего стана».

Там воздвигся трон Мой, пуст,

непостижен в своей пустоте, не ведающей пространства,

и в пустоте, не ведающей немотства,

беспределен.

Охраняй познанье свое!

Не тщись приблизиться. Коли хочешь сократить отдаленье,

увеличивай его добровольно, добровольно повергнись во прах

сокрушенья, во прах своей неблизости;

только там ты Мое подобье.

А иначе оно сокрушит тебя. Ведь не Я

бич занесу над вами — вы сами его взметнете

и под свистом его утратите свое подобие Мне, свое познанье.

Ибо в той мере, в коей Я есмь и для тебя есмь,

Я места не знающую суть свою погрузил в тебя,

широчайшую ширь — в твою глубочайшую глубь,

дабы

познанье твое стало предчувствием знанья,

сам же ты веру обрел в своем неверье;

распознай свою способность познанья,

вопроси свою способность вопрошенья,

свет тьмы твоей, тьму света твоего,

неосветимые, незатемнимые;

только здесь, только в них Мое Не-Бытие —

и нигде иначе.

Так, когда время созрело, учили Мои пророки,

и против воли, лишь избранности собственной ради

и все же уже избранники, были такие в народе,

что поняли это ученье и его принимали.

Вслушивайся в Неведомое, в знаменья новой зрелости,

дабы встретить ее, когда придет она для тебя,

для познания твоего. И к ней

обрати благочестье свое, молитву свою. Мне же молений

не возноси; Я их не услышу;

питай благочестье во имя Мое, даже и не зная

пути ко Мне;

в том да будет достоинство твое,

гордое смиренье твое,

делающее тебя человеком.

И того довольно.

О, этот солнечный мир — как он человеку мил,

как тяжко дается прощанье;

разве что в миг прощальный узрит он —

хоть и не вправе ступить в нее, хоть и

не жаждая ступить в нее —

страну обетованную.

Брат незнакомый мой, коего в одиночестве своем

я еще не знаю,

собирайся — пора!