– А какая разница? Речь ведь идет не о справедливости и несправедливости. Ты знаешь, приговоры сейчас бывают справедливыми, их выносят по делу, за дело. Но ведь никто не учитывает положения семьи, положения детей. Понятно, что преступников надо сажать, надо исправлять, – но следом за посадкой заканчивается жизнь, жизнь очень многих людей: мамы, детей, неработающей жены. Кто им будет помогать? Самое легкое, что можно сделать, – это помогать памперсами, консервами. Самое тяжелое – когда ты понимаешь, юрист понимает, адвокат понимает, что речь идет о неправосудном приговоре, о несправедливом приговоре. Тебе ведь очевидно, что это – разные вещи. И тогда ты пытаешься это исправить. И часто это абсолютно неподъемно. Я до сих пор читаю комментарии, касающиеся посадок. Люди пишут, что «нет дыма без огня», что «ни за что не посадят». А ведь ни за что сидит каждый третий. И у нас есть понимание того, что невиновный человек может быть каким угодно, он может изменять жене, он может быть алкоголиком, не покормить котика, но это не делает его виновным в том, в чем его обвиняют. Поэтому, когда выходит такой человек на свободу из-за того, что у него срок кончается, или из-за того, что мы добились освобождения, все удивляются, говорят: «Какой неприятный человек, зачем же вы его защищали?» Простите, это что? Как это влияет на его виновность или невиновность? Да, приятнейший и симпатичнейший человек может быть преступником. И что? Самое сложное – добиться изменения несправедливого и неправосудного приговора. Часто это невозможно, притом что у нас есть все аргументы. Самое обидное, адвокаты знают, что тяжело сделать так, чтобы твои аргументы хотя бы прочитали.
– А если политические убеждения человека полностью противоположны твоим?
– То, что люди являются оппонентами моих политических взглядов, не делает их виновными.
– Ты почти не радуешься оправданиям, которых мы, случается, добиваемся. Почему?
– Просто знаю, скольких это стоит усилий, сверхчеловеческих усилий. Я очень радуюсь даже небольшому благу, когда удалось скостить год-два, когда человек получает «по отсиженному», получает условно, получает минимально. Но ведь мы понимаем, что ведь могло же быть оправдание, могла бы быть компенсация за потерянные годы, извинения прокуратуры и так далее, а у него же этого нет. Радоваться? Ну да, очень приятно, что мы вернули человеку несколько лет жизни. Но это результат не работы системы, а противодействия ей.
– Как ты выбираешь дела?
– Мы берем те два из десяти в случае, когда нельзя не взять. У человека, например, шестеро детей. Да, таких дел много, но не у всех шестеро детей, или мы столкнулись с чем-то абсолютно вопиющим.
– Два дела подряд. Одно в отношении Ивана Голунова, а другое в отношении владельца компании «Рольф» Петрова. Почему за Голунова люди вышли на улицы, а за Петрова нет?
– Потому что Петров богатый, потому что сильный, потому что он в безопасности.
– А почему нет уважения к богатым людям? Они ведь заработали. Или не заработали?
– Ты знаешь, я думаю, это не про Петрова, а про общую ситуацию в России.
– Ты попадаешь к Путину. Пока он у власти, он может изменить законодательство. И он говорит тебе: выбери три полномочия, которые должны быть у правозащитных организаций. Что бы ты предложила?
– Не хочу я так, не пойду к Путину. Не потому, что не хочу, а потому, что не верю в это, очень боюсь попасть в зависимость. Я думаю, что, во-первых, нужно изменить закон о благотворительных организациях, потому что люди, которые хотят помогать, частные лица, должны иметь все привилегии благотворительной организации. Мы занимаемся тем, чем не занимается государство и предприниматели, это все – некоммерческий сектор, благотворительность. Оставьте их в покое и дайте людям возможность помогать. Второе – отвалите со своими иностранными агентами, нам это не мешает, мы привыкли, но без этого нам было бы проще. Нормально, что не только русские помогают. Что такого? Третье – прекратите назначать общественных благотворителей. Это очень многого касается, начиная с формирования Общественной палаты и заканчивая формированием ОНК. Прекратите назначать.