Невозможность путешествий

Денежные единицы упоминаются здесь чаще любовных шалостей, но и в связи с оными. Причем дело даже не в бессовестности, принимающей продажную любовь за едва ли не единственную норму личной и общественной жизни, но — в круговороте денег в природе. Одной рукой Казанова тратится, покупая услуги практически любой женщины независимо от статуса (понятное дело, что чем выше происхождение, тем выше цена, хотя исключением не являются и замужние барышни, маленькие девочки, коими торгуют сами родители, монашки, принцессы), а другой — берет эти же самые деньги едва ли не из воздуха — и все от тех же женщин, пользующихся его услугами, а также от постоянной игры в карты, где, правда, Казанова теряет (если судить по книге) больше, чем получает. Важно, однако, засвидетельствовать, что круговорот денег в природе работает практически без сбоев, только пока Казанова красив, свеж и весел. Старость гастролер встречает за сугубо интеллектуальными занятиями, погруженный в многотомное описание польских смут, истории венецианской республики и перевод «Илиады», хотя, казалось бы, еще совсем недавно он колесил и куролесил, врал и фиглярствовал, дрался на дуэлях и вводил в заблуждение персон королевской крови.

Один из самых живописных эпизодов «Мемуаров» — многомесячное «превращение» знатной госпожи д’ Юрфе из женщины в мужчину, стоившее ей целого состояния, а Казанове — безбедности и безбытности

. Д’Юрфе водили за нос по всем правилам «портновского» искусства — с привлечением «пентаграмм», писем с Луны и прочего волшебства, напоминающего глумление над доверчивыми дворянами в фильме «Формула любви», снятом по повести Алексея Толстого «Граф Калиостро».

Показательно, что в «Мемуарах» встречается и сам Калиостро, и его коллега — граф Сен-Жермен, точно так же засветившийся в русской литературе (помню, как при советской власти большой популярностью пользовался роман Н. Дубова «Колесо фортуны»).

И даже кавалер-барышня де Еон, увековеченный, опять же, Валентином Пикулем.

Взросление и старость Казановы как-то сразу и символически совпадают с исчерпанностью барочной эпистолы, которую он и его коллеги выражают самым что ни на есть идеальным образом: а оседлое существование как-то логично совпадает с наступлением нового буржуазного общества etc…

Все свершается как-то механически и сразу, хотя до этого «пони бегали по кругу», и все места, описываемые кавалером де Сенгальта, отрабатываются по одному и тому же принципу — заезд, театр, визиты, поиск любовницы, игра в карты, параллельные интриги и «деланье дел». А в качестве бонуса — посещение знаменитостей (Руссо, Вольтер, которому он так и говорит: «изучаю род человеческий, путешествуя…»

, Фридрих и прочие цари, царицы, императоры).

«… была вторая суббота поста, но обед оказался превосходным, хотя это интересовало меня меньше всего…»

Возле дома Петрарки Казанова вырезал свое имя (где и как — не сказано) четверть часа; в Гренобле ходил на «берег Роны, развлечься созерцанием моста и реки, которые географы почитают самой быстрой в Европе…»

Классический путешественник, Казанова практически ничего не пишет о достопримечательностях и памятниках архитектуры и искусства. Путешествовать, чтобы наблюдать людей и постигать нравы — так он, типичный фланер и бродяга, объяснял цели своих бесконечных разъездов. Приезжая в очередную столицу и разместившись в гостинице (вот их он именует и описывает более чем подробно), Казанова отправляется в театр, однако про пьесы, которые он видел, или состояние той или иной труппы из «Мемуаров» узнать невозможно. Театр был местом встречи, общения и свиданий, спектакли оказывались лишь легальным и нестыдным поводом собраться всем в одном месте; на других посмотреть, себя показать, чем Казанова и пользовался:

«…вечером я был в театре, чтобы насладиться видом очаровательного создания счастливым обладателем которого меня сделали любовь и настойчивость…»

И если можно использовать «Мемуары» в практическом смысле, то через описание нравов разных европейских народов, которые, кажется, не изменились с XVIII века. Хуже всех приходится немцам (саксонцам), деревенскую грубость которых Казанова описывает, несмотря на блистательность дрезденского двора и особую важность в его личной биографии оси Венеция — Дрезден, в котором жила его матушка (актриса) и один из братьев (батальный живописец). Также Казанове не пришлись по вкусу англичане и испанцы. Первые — поскольку считают себя избранной расой и отвратительно (бурдой) питаются: «можно подумать, что лица англичан созданы наподобие машины…»