Невозможность путешествий

Вторые — поскольку особенно религиозны, старорежимны, недоверчивы и тяжеловесны: «Я не видел народа, более подверженного предрассудкам, чем они. Испанец, как и англичанин, ненавидит иностранцев, что проистекает из тех же побуждений, к коим присовокупляется еще и непомерное тщеславие…».

Особой экзотикой для Казановы оказалось путешествие по России, где в Санкт-Петербурге за сто рублей он купил себе для утех неполовозрелую татарскую девочку Заиру, затем переуступленную архитектору Ринальди.

С одной стороны, Казанова отмечает чудовищную дремучесть московитов, постоянно крестящихся на Николая Угодника, с другой, фиксируя толерантность и даже равнодушие к публичному распутству, говорит: «…в этом отношении русские из всех прочих народов доставляют менее всего стеснения. Их жизненная философия достойна самых цивилизованных наций…».

Казанова отмечает также скудость библиотек («народ, не желающий перемен, не может любить книги…») и вообще быта, ибо в сравнении с русской деревней любая европейская выглядит пределом комфорта и мечтаний.

Единственная нация, перед которой Казанова преклоняется и безоговорочно ставит выше себя — это французы.

Я было начал выписывать комплименты в адрес французского характера, вкуса, французской кухни, моды, но понял, что может получиться целая отдельная тетрадка, и прекратил.

Все эти оценки, разумеется, субъективны и в первую очередь зависят от переменчивости фортуны, уровня секулярности и гражданских свобод, напрямую зависимых от уровня власти церкви.

В Испании (особенно в Барселоне) с этим швах, в Вене, Лондоне и Лейпциге Казанова сам наглупил, вот его и погнали…

Но если Казанова — гастролер, то что же, помимо личных выгод и наслаждений, является содержанием его «чеса»?

Во-первых, харизма известного человека с неоднозначной репутацией, неотразимо действующая на дам.

Во-вторых, талант устного рассказчика (этакого Андроникова), чьи заезженные пластинки и были положены в основу «Мемуаров», неожиданно обрывающихся задолго до смерти, в районе полувекового юбилея.

Из «Итальянского путешествия» И.-В. Гете

Гете затеял традиционный гран-тур по Италии продолжительностью примерно полтора года под псевдонимом купец Мюллер (дабы не докучали), хотя встречаясь с наместниками и вице-королем (как в Палермо), он свое инкогнито, разумеется, раскрывает.

Традиционный для XVIII века гран-тур стратегически может быть выстроен по разному; Гете выбирает принцип «лучше меньше, да лучше», тщательно изучая всего несколько основных географических точек. Три часа во Флоренции, три недели в Венеции, четыре месяца в Риме, столько да полстолька в Неаполе и на Сицилии, в компании художника, способного зарисовать географические и этнографические подробности путешествия.

Фиксация, фиксирование того, что переживаешь или видишь — важный лейтмотив этого текста, по которому почти невозможно понять, что же видит перед собой купец Мюллер, и оценить это.

Хотя, разумеется, интонации опытного человека, слова которого интересны окружающим, выдают привычки человека, знающего себе цену. Автор «Фауста» не надеется на силу своих описаний, особенно дотошных, когда дело касается природных явлений: «нужно иметь тысячу грифелей — разве справишься здесь одним пером!» Одна из первых сцен книги происходит на границе австро-венгерской империи и Венецианской республики, в Мальчезине, маленьком городке, где Гете, зарисовывающего руины укреплений, принимают за шпиона.

Попав в Верону, Гете признается, что ничего не понимает в искусстве: «Я пустился в это замечательное путешествие не затем, чтобы обманывать себя, а чтобы себя познать среди того нового, что мне откроется, и теперь могу откровенно признаться: в искусстве, в ремесле живописца я мало что смыслю.

Мое внимание и мои наблюдения, в общем-то, сосредоточены лишь на практической стороне предмета и на его трактовке…»