Невозможность страсти

Лена чувствует, как от ужаса у неё холодеет где-то в животе. Глянув на Тимку, она от отчаяния едва не заплакала. Ведь он теперь тоже в опасности!

– Эта дрянь даже подохнуть спокойно не могла. – Лена цедит слова, закипая злостью. – Ей обязательно надо было нагадить мне напоследок. Всю жизнь она это делала и напоследок не удержалась. Надеюсь, она сейчас горит в аду, тварь.

Павел с Андреем переглянулись. Понятно, что история неприятная и опасная, но такую лютую и неутолимую ненависть, незамутнённую никакими примесями, они давно не видели. Тимка удивлённо смотрел на Лену – такой он её тоже не видел.

– Тёть Лена, ты чего?

– Ничего. – Она уже взяла себя в руки. – Ничего, Тим, забудь. Просто она очень много зла мне причинила когда-то.

– Но она уже умерла.

– Варвара умерла, но зло осталось. – Лена отвернулась к окну. – Не для твоих это ушей, Тимка, успеешь ещё грязи нахлебаться.

– Хуже того, что я только что узнал? – Тимка недоверчиво мотает головой. – Что может быть хуже?

– Много чего. – Нефёдов улыбается уголками губ. Он никогда не был таким, как этот мальчишка, который в свои четырнадцать лет ещё юнец, ясный и наивный, какими бывают только дети из счастливых семей. – Есть множество вещей похуже, и я бы не хотел, чтобы ты когда-нибудь не то что увидел их, а даже узнал о них.

– Хватит… – Лена решила услать Тимку, потому что совсем не дело, чтобы он и дальше слушал о вещах, для него совсем непригодных. – Ребята, это не та тема, которую нужно развивать.

– Тёть Лена, ты меня, похоже, совсем дурачком считаешь.

Тимка смотрел на неё холодным взглядом – совсем таким, как у Ровены, когда она переставала быть просто симпатичной куколкой и приоткрывала свою настоящую сущность. Значит, Тимка тоже мимикрирует, прячась? Лена вздохнула: страшная штука – наследственность… иногда очень страшная, потому что, какими бы ни были обстоятельства, реагирует на них человек так, как в нём это изначально заложено. А вот что именно заложено – об том не всякий знает. Посмотреть в лицо самому себе и остаться прежним человеком не каждый способен, а если вдуматься, то никто.

– Давай, Лен, расскажи. – Павел доливает ей в чашку шипучки. – Нам нужно знать всё, чтобы решить, как быть со всем этим.

Лена вздохнула. Эту историю до конца знала только Ровена, и они никогда не вспоминали о ней. И как теперь вытащить её на свет после стольких лет и не разрушить то хрупкое равновесие, которое она построила внутри себя, она не знала.

9

– Варвара была младшей дочерью моего дяди Леонида. – Лена вздохнула – звучит это проще, чем было в жизни. – Дядя женился довольно рано на девушке из пьющей семьи, переехал в её деревню, и они принялись рожать детей одного за другим. Но выжили только трое – старший сын Иван, единственный из всех, кто живёт нормальной жизнью, потому что в свои тринадцать лет, устав от постоянных попоек в родительском доме, он переехал жить к моим бабушке и дедушке в Преображенку. Я не говорила вам раньше: это деревня, в которой родился и вырос папа. Иван со своей семьёй до сих пор живёт в том доме, он совсем непьющий, трудолюбивый человек. Бабушка с дедушкой приняли его, поставили на ноги и дожили при нём свои годы вполне благополучно, мы с ним иногда созваниваемся. Второй из моих братьев с той стороны – Николай, живёт в интернате для инвалидов. Пьющие родители – вот Николай и родился умственно отсталым, и когда ему было пять лет, его из семьи забрали и поместили в интернат, он там до сих пор. А Варвара была младшей и последней – во время родов у её матери открылось кровотечение, остановить его не смогли, пришлось удалить матку. Все говорили – это к лучшему, потому что к тридцати годам у неё это были уже одиннадцатые роды.

– О господи… – Павел представил себе вечно беременную алкоголичку и поёжился. – Из одиннадцати только трое выжили?

– Некоторые рождались мёртвыми, у остальных после рождения обнаруживались патологии, несовместимые с жизнью, так что выжили только трое. Варвара с самого детства отличалась яркой красотой. Соседи жалели её, подкармливали и отдавали одежду, в школе учителя тоже снисходительно к ней относились, а когда папа иной раз, приезжая в Преображенку, собирался в гости к дяде Леониду – хотя бабушка с дедушкой и Иван отговаривали его, – он всё равно ездил к ним, добрая душа, и меня брал, в общем, мы с Варварой виделись и даже общались. Правда, говорить нам было особенно не о чем. В последний раз мы навещали их как раз за месяц до того, как я окончила школу. Помню ужасную хибару, грязную, воняющую так, что внутрь мы не зашли, даже папа не решился, это было не просто дно, а что-то настолько окончательное и безнадёжное, что… в общем, страшное место. Мы приехали на машине, папа привёз им еды, одежду – ту, что мы уже не носили. А Варваре купил всё новое и сумочку.

– А кем был твой отец? – Павел видел, как трудно Лене вспоминать прошлое, и пытался отвлечь её вопросами.