Невыдуманные истории

Виктор показывает мне металлический шарик, небольшой, как от подшипника. Это —

сувенир войны, говорит он. Такими шариками нашпигованы их бомбы. После обстрела ими

усыпаны улицы, дети выбегают из убежищ и собирают, как монетки на свадьбе.

Комендантского часа как такового в Назарете нет. Есть время, когда мусульмане не

молятся.

«Пока они кланяются своему Аллаху, — говорит Виктор, — я могу спокойно ехать по делам, стрелять не будут, сто процентов».

— Ты их ненавидишь? Ты делишь арабов на шиитов и нешиитов? На членов «Хезболлы» и

других партий? На мусульман и православных?

Он не дает мне договорить. Он хорошо понимает вопрос.

— Я ненавижу арабов. (Пауза.) Уточняет: — Арабов-мусульман.

Виктор просит меня подчеркнуть в записях (я делаю пометки в блокноте во время

интервью), что он не считает «Хезболлу» партией. «Это террористы. Обыкновенная

террористическая группировка, настаиваю», — говорит он.

Рассказывает: на фабрике, где он работает, много арабов. «Ахлян, хабиби — доброе утро, друг», — приветствует он коллег. «Шалом, Виктор», — говорят они. В Назарете есть целые

арабские кварталы и пригородные районы. Арабы на территории Израиля живут в основном

обособленно. Они — граждане страны и пользуются теми же правами, что и евреи. В одном

доме с Виктором живет две арабские семьи.

— Мы не ссоримся, — говорит мужчина, — но я им не доверяю. Арабы готовят очень

вкусно, и я частенько заезжаю в арабский квартал, могу и поздно вечером, чтобы купить

любимое лакомство — фалафели (овощная лепешка со специями), а вот ребенка туда не

отпущу, даже днем.

Из окна дома Виктору видна «арабская деревня», там живут мусульмане.

— Они радуются каждой ракете! Понимаешь?! Они не стесняются петь, и включать громко

музыку, и пускать петарды, когда «их» бомба попадает в «нашу» цель! А ведь они на

территории Израиля! И их никто здесь не притесняет! — он нервничает, заводится.

Я обычно провоцирую собеседника на эмоции, а тут боюсь задавать уточняющие вопросы. У

него и так дрожат руки. Пытаюсь «вывести» его из арабской деревни.

— Тебя могут призвать?

— Теоретически да.

— Пойдешь?

— Однозначно. Да.

Виктор не служил на территории Израиля, он переехал уже после тридцати и не подходил по

возрасту. Сейчас призывают тех, кто в запасе. Служить в израильской армии престижно, утверждает он, молодежь стремится попасть на «передовую». Отбор строгий.

— Почему престижно? — спрашиваю.

— И патриотизм, и мальчишеская романтика, и даже выгода в какой-то степени. После

службы можно бесплатно учиться в любом вузе страны.

— Какая романтика?! — не выдерживаю я. — В чем? Девятнадцатилетние пацаны учатся

убивать!

— Не убивать, а защищать. Защищать свою Родину. Это называется патриотизм.

— Скажи мне честно, ты чувствуешь вину, когда видишь по телевизору тела детей? Не

важно, с какой стороны. Что ты чувствуешь?

— Понимаешь, у них непонятно, кто мирное население, а кто «Хезболла».

И поэтому война кровавая. И поэтому дети гибнут. Мне жаль их детей, я тебе клянусь, но у

них в каждом доме оружие. Почти каждый дом — это военная база. Мы не уничтожим эту базу

— завтра из этого оружия выстрелят в моего ребенка!

Он снова заводится. У меня еще много вопросов. Но я задаю последний.

— Что для тебя будет окончанием войны?

— Если они отдадут наших пленных солдат, примут наши законные границы и перестанут

стрелять в нашу сторону.

Через несколько часов иду на другую встречу. На кардинально другую. Противоположную.

Нервничаю. Впервые в жизни прячу «могендовид» (кулончик на шее — Звезда Давида), который ношу много лет — подарок. Не то чтобы страшно, а вдруг… Вдруг кто-то с такой же

шестиконечной звездой на шее убил его ребенка?! Знаю, драматизирую. А вдруг...

Мухаммеду 41 год. Десять из них он живет в Харькове. Он родился и вырос в Бейруте. Там

его Родина, там его дом. Он тоже говорит с акцентом, но, по-моему, стесняется этого. Он

учился в медицинском. Женился. Остался. В Ливан ездит часто, там мама, братья, сестры, друзья. Там бомбят.

— В 300 метрах от меня взорвалась ракета. Я упал, мне было страшно. А потом увидел тела

людей.

Я в шоке. Воспоминания о первой ракете. Совпадение до метра!

— Какие слова ты произнес, когда понял, что жив?

— Хамдул Алла — слава богу.

Мурашки по телу. Ощущения, слова, жесты — похожи, как братья.

Он только что звонил домой. Вертит в руках карточку для международных переговоров.

Утром в новостях узнал, что бомбили его улицу. Погибло 70 человек.

— Как дома? — спрашиваю абсолютно искренне.

— Все живы, — коротко отвечает он.

Он показывает мне фотографии семьи, снятые на мобильный телефон. Они в

бомбоубежище. Это брат, его жена, их дети. В маленьком экранчике мобильника улыбающаяся

девчушка. Они играют. Играют в бомбоубежище.

— Сирены нет, — рассказывает Мухаммед, — говорят в громкоговорители, предупреждают

о бомбежках: «Сейчас тут будут бомбить, чтобы уничтожить боеприпасы, выходите из домов».

Предупреждает израильская сторона. Мухаммед уверен, что это делают специально.

— Люди начинают выходить, а они их бомбят.

— Ты их ненавидишь, евреев? Ты делишь их на хасидов и…

Он не дает мне договорить. Он понимает хорошо вопрос.