Читаем Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов) полностью

Итак, люди приходят на блошиный рынок в ожидании «идеальной картины радостно-неформальных, непринужденно-раскованных, мимолетно-игривых, словом – „городских“ контактов (которые по мере необходимости могут быть продолжены)»[228]. Подмечено, что возможности для продолжения знакомств, завязанных на блошином рынке, выше там, где инфраструктура рынка лучше обустроена для неспешной коммуникации. Или если рынок включен в развитую структуру центральных городских кварталов, где можно посидеть, пригласить на кофе, поговорить за кружкой пива[229]

.

Мы много времени проводили в разговорах за чашкой кофе на блошиных рынках. Но не за его пределами. Потому что чаще всего общение на блошином рынке все же остается анонимным. Торговцев здесь знают по именам, фамилии, как правило, остаются неизвестны. Адресами и телефонными номерами обмениваются только по особой, чаще профессиональной надобности, чтобы приобрести особо дорогую вещь, взглянуть на коллекцию, договориться о специальной встрече на этом же или на другом рынке.

Нам невероятно повезло, что друзья, добрые знакомые и клиенты Манни в память о нем пошли на контакт. Тем не менее сами разговоры могли состояться лишь при соблюдении определенных правил «конспирации» и анонимности. Мне, как правило, не позволялось записывать беседы на диктофон, а открыто выкладывать диктофон на столик в кафе блошиного рынка – и подавно: как бы у окружающих не сложилось опасения, что мой собеседник раскрывает секреты блошиного рынка и его обитателей. Анонимность коммуникации, которая на блошином рынке уравнивает всех, без различия социальных статусов, тем не менее не может скрыть наличие в публике контрастов и конфликтов, в том числе конфликтов между поколениями.

Конфликт поколений

Проблема поколений представляется одной из наиболее актуальных и запутанных тем современного гуманитарного и социального знания. Строго говоря, она является плодом современного общества, в котором, в отличие от традиционных общностей, переходы от поколения к поколению не протекают плавно, а сопровождаются нарушением преемственности и конфликтами: «Только в условиях поколенческих разрывов и кризисов возникает и сама проблема поколений в различных измерениях»[230]

.

Показателен контраст между широким употреблением термина «поколение» в современном обыденном языке и предельно осторожным, на грани недоверия, использованием его как научной, аналитической категории. По мнению Теодора Шанина,

ирония состоит в том, что то, что мешает историкам осознать это явление на уровне моделей (т. е. «включить в теории»), – это их высокая историчность. Проще работать с неизменным в формулах объяснений, отметая и оставляя профанам и литераторам факты, которые трудно вписываются в предопределенные «рамки» академических дисциплин[231]

.

Среди многочисленных интерпретаций поколения наиболее распространены представления о нем как о возрастной когорте сверстников или как обо всей совокупности одновременно живущих современников. С позиции социологии знания поколение, как и прочие социальные феномены, представляет собой не «объективную» величину, совокупность людей, принадлежащих определенной возрастной группе или исторической эпохе, а субъективную социальную конструкцию. Каждое поколение противостоит другим: его цементирует восприятие индивидами времени, в котором они активно жили, как «своего». Апелляция к «нашему времени», в котором якобы все было иначе и лучше, подразумевает некое доверие к своей эпохе[232].

Поколение как субъективная – то есть воспринимаемая, проживаемая ее членами – общность опирается на преувеличенное «мы», которое служит пространством коллективных иллюзий и идеализаций. Так рождаются сложные отношения между личностью и поколением, к которому она себя относит. С одной стороны, взгляд на себя как члена поколенческой общности дарует определенную уверенность и защищенность: собственные ошибки могут утратить остроту и горечь, если их рассматривать как промахи, свойственные всему коллективу. Коллективные достижения оправдывают прожитую жизнь, придают ей смысл и значительность. Однако есть и другая сторона в отношениях индивида к «своему» поколению:

Перейти на страницу:

Все книги серии Культура повседневности

Unitas, или Краткая история туалета
Unitas, или Краткая история туалета

В книге петербургского литератора и историка Игоря Богданова рассказывается история туалета. Сам предмет уже давно не вызывает в обществе чувства стыда или неловкости, однако исследования этой темы в нашей стране, по существу, еще не было. Между тем история вопроса уходит корнями в глубокую древность, когда первобытный человек предпринимал попытки соорудить что-то вроде унитаза. Автор повествует о том, где и как в разные эпохи и в разных странах устраивались отхожие места, пока, наконец, в Англии не изобрели ватерклозет. С тех пор человек продолжает эксперименты с пространством и материалом, так что некоторые нынешние туалеты являют собою чудеса дизайнерского искусства. Читатель узнает о том, с какими трудностями сталкивались в известных обстоятельствах классики русской литературы, что стало с налаженной туалетной системой в России после 1917 года и какие надписи в туалетах попали в разряд вечных истин. Не забыта, разумеется, и история туалетной бумаги.

Игорь Алексеевич Богданов , Игорь Богданов

Культурология / Образование и наука
Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Париж первой половины XIX века был и похож, и не похож на современную столицу Франции. С одной стороны, это был город роскошных магазинов и блестящих витрин, с оживленным движением городского транспорта и даже «пробками» на улицах. С другой стороны, здесь по мостовой лились потоки грязи, а во дворах содержали коров, свиней и домашнюю птицу. Книга историка русско-французских культурных связей Веры Мильчиной – это подробное и увлекательное описание самых разных сторон парижской жизни в позапрошлом столетии. Как складывался день и год жителей Парижа в 1814–1848 годах? Как парижане торговали и как ходили за покупками? как ели в кафе и в ресторанах? как принимали ванну и как играли в карты? как развлекались и, по выражению русского мемуариста, «зевали по улицам»? как читали газеты и на чем ездили по городу? что смотрели в театрах и музеях? где учились и где молились? Ответы на эти и многие другие вопросы содержатся в книге, куда включены пространные фрагменты из записок русских путешественников и очерков французских бытописателей первой половины XIX века.

Вера Аркадьевна Мильчина

Публицистика / Культурология / История / Образование и наука / Документальное
Дым отечества, или Краткая история табакокурения
Дым отечества, или Краткая история табакокурения

Эта книга посвящена истории табака и курения в Петербурге — Ленинграде — Петрограде: от основания города до наших дней. Разумеется, приключения табака в России рассматриваются автором в контексте «общей истории» табака — мы узнаем о том, как европейцы впервые столкнулись с ним, как лечили им кашель и головную боль, как изгоняли из курильщиков дьявола и как табак выращивали вместе с фикусом. Автор воспроизводит историю табакокурения в мельчайших деталях, рассказывая о появлении первых табачных фабрик и о роли сигарет в советских фильмах, о том, как власть боролась с табаком и, напротив, поощряла курильщиков, о том, как в блокадном Ленинграде делали папиросы из опавших листьев и о том, как появилась культура табакерок… Попутно сообщается, почему императрица Екатерина II табак не курила, а нюхала, чем отличается «Ракета» от «Спорта», что такое «розовый табак» и деэротизированная папироса, откуда взялась махорка, чем хороши «нюхари», умеет ли табачник заговаривать зубы, когда в СССР появились сигареты с фильтром, почему Леонид Брежнев стрелял сигареты и даже где можно было найти табак в 1842 году.

Игорь Алексеевич Богданов

История / Образование и наука

Похожие книги