Нездешние вечера (Стихи 1914-1920)

От нас тебя не отозвал.

Наверно, знал ты, не гадая,

Какой отмечен ты судьбой,

Что нестерпимо голубая

Кулиса красилась тобой.

Сказал: "Я не умею плавать",

И вот отплыл, плохой пловец,

Туда, где уж сплетала слава

Тебе лазоревый венец.

1914

410. Т. П. КАРСАВИНОЙ

Полнеба в улице далекой

Болото зорь заволокло,

Лишь конькобежец одинокий

Чертит озерное стекло.

Капризны беглые зигзаги:

Еще полет, один, другой...

Как острием алмазной шпаги,

Прорезан вензель дорогой.

В холодном зареве не так ли

И Вы ведете свой узор,

Когда в блистательном спектакле

У Ваших ног - малейший взор?

Вы - Коломбина, Саломея,

Вы каждый раз уже не та,

Но, все яснее пламенея,

Златится слово "красота".

1914

411. "ШВЕДСКИЕ ПЕРЧАТКИ"

Юр. Юркуну

Картины, лица - бегло-кратки,

Влюбленный вздох, не страстный крик,

Лишь запах замшевой перчатки

Да на футбольной на площадке

Полудитя, полустарик.

Как запах городских акаций

Напомнит странно дальний луг,

Так между пыльных декораций

Мелькнет нам дядя Бонифаций,

Как неизменный, детский друг.

Пусть веет пудрой по уборным

(О дядя мудрый, не покинь!),

Но с послушаньем непокорным

Ты улыбнешься самым вздорным

Из кукольнейших героинь.

И надо всем, как ветер Вильны,

Лукавства вешнего полет.

Протрелит смех не слишком сильно,

И на реснице вдруг умильно

Слеза веселая блеснет.

1914

IV. СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ

412. СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ

(кантата)

А. М. Кожебаткину

Пеной

Персеев конь

у плоских приморий

белеет, взмылясь...

Георгий!

Слепя, взлетает

облаком снежным,

окрылив Гермесов петаз

и медяные ноги

Георгий!

Гаргарийских гор эхо

Адонийски вторит

серебра ударам,

чешуи победитель,

Георгий!

Мыться ли вышла царева дочь?

мыть ли белье, портомоя странная?

В небе янтарном вздыбилась ночь.

Загородь с моря плывет туманная.

Как же окованной мыть порты?

Цепи тягчат твое тело нежное...

В гулком безлюдьи морской черноты

плачет царевна, что чайка снежная.

- Прощай, отец родимый,

прощай, родная мать!

По зелени любимой

мне не дано гулять!

И облака на небе

не буду я следить:

мне выпал горький жребий

за город смерть вкусить.

Девичьего укора

не слышать никогда.

Вкушу, вторая Кора,

гранатова плода.

Рожденью Прозерпины

весною дан возврат,

а я, не знав кончины,

схожу в печальный ад!

Боги, во сне ли?

Мерзкий

выползок бездны на плоской мели,

мирней

свернувшейся рыбы

блестит в полумраке чешуйчатой глыбой

змей

Сонная слюна

медленным ядом

синеет меж редких зубов.

Мягким, сетчатым задом

подымая бескостный хребет,

ползет,

словно оставаясь на месте,

к обреченной невесте.

Руки прикрыть не могут стыд,

стоит,

не в силах охать...

По гаду похоть,

не спеша, как обруч,

проталкивается от головы к хвосту.

Золотой разметался волос,

испуганный голос

по-девьи звенит в темноту:

- Ты думаешь: я - Пасифая,

любовница чудищ?

Я - простая

девушка, не знавшая мужьего ложа,

почти без имени,

даже не Андромеда!

Ну что же!

Жри меня

жалкая в том победа!

Смерть разжалобить трудно,

царевна, даже Орфею,

а слова непонятны и чудны

змею,

как саранче паруса,

Напрасно твоя коса

золотом мреет,

розою щеки млеют,

и забыла гвоздика свои лепестки

на выгибе девьих уст,

гибель,

костный хруст,

пакостной мякоти чавканье

(ненавистный, думаешь, брак?),

сопенье, хрип и храп,

пенной вонь слюны,

зубов щелк,

и гибель, гибель, гибель

волочет тебе враг!

Вислое брюхо сосцато

поднялось...

- Ослепите, ослепите,

боги, меня!

Обратно возьмите

ужасный разум!

Где вы? где вы?

где ты, Персей?

Спите?

Не слышите бедной девы?!

Нагая, одна,

скована...

Разите разом,

топором,

как овна.

Скорей,

Зевс,

гром!!!

Пепели, пепели!

Как Семела,

пускай пылаю,

но не так,

подло,

беззащитно,

одиноко,

как скот,

дохну!!!

Мягко на грудь вскочила жаба,

лягушечьи-нежная гада лапа...

Пасти вихрь свистный

близкой спицей

колет ухо...

Молчит, нос отвернув

дальше от брюха.

- В вечернем небе широкая птица

реет, - верно, орел.

Между ног бесстыдно и склизко

пополз к спине хвост...

- О-о-о!!!

Богов нет!

Богинь нет!

(Камнем эхо - "нет!").

Кто-нибудь, кто-нибудь!

Небо, море,

хлыньте, прикройте!

Горе!

Не дайте зверю!

Гад, гад, гад!

Проснитесь!

Слушай, орел,

свидетель единственный,

я верю (гибель - залогом),

верю:

спустится витязь

таинственный,

он же меня спасет.

Молюсь тебе, неведомый,

зову тебя, незнаемый,

спаси меня, трисолнечный,

моря белого белый конник!!!

Аллилуйя, аллилуйя,

помилуй мя.

Глаза завела,

замерла

предсмертно и горько.

Жилы - что струны.

Вдруг

остановился ползучий холод

- откраснела за мысом зорька

Смерть?

Снова алеет твердь...

(Сердце, как молот,

кузнечным мехом:

тук!)

разгорается свет

сверху, не с горизонта,

сильней, скоро брызнет

смехом.

Свету навстречу встает другая пена понта...

Жизни...

отлетавшей жизни вестник?

Герой моленый?

Змей, деву оставив, пыхает на небо...

Смотрят оба,

как из мокрого гроба.

Серебряной тучей

трубчатый хвост

закрывает янтарное небо

(золотые павлины!),

наверху раскинулись задние ноги,

внизу копья длинная искра...

быстро,

кометой,

пущенной с небесной горы,

алмазной лавиной...

шесть ног,

грива,

хвост, шлем,

отрочий лик,

одежды складки

с шумом голубино-сладким

прядают, прядают!..

Четыре копыта прямо врылись в песок.

Всадник встал в стременах, юн и высок.

На месте пустом,

на небесное глядя тело

(веря, не верит,

не веря, верит),

пророчески руки раскинув крестом,

онемела.

Ржанье - бою труба!

Золотой облак

закрывает глаза,

иногда разверзаясь молнией,

уши наполнены