Ни при каких обстоятельствах

Инженер, вернувшийся с войны, остался верен своей Наташе, она согласилась стать его женой, получила мужа без недостатков: неплохо зарабатывает, не пьёт, не курит, не засматривается на других женщин, признаёт её право задерживаться на работе и собирать у себя компании друзей. Милый, стеснительный человек подозревал, что Наташа – это подарок, который ему не по заслугам.

Предупреждение о затопленных открытых люках Наташа собиралась написать мелом в двух местах: на двери парадной, через которую люди попадали во внутреннее пространство дома и на стене рядом с чугунными воротами, выходящими на переулок, в котором пока было сухо.

По краю двора женщина прошла к воротам и истратила половину кусочка мела на царапанье крупными буквами по отколовшейся местами штукатурке стены, потом вернулась к парадной. Там, на ступеньке, спиной к ней, лицом на улицу, стоял мужчина, наблюдая буйство стихии, не решаясь ступить в поток. Высокий, плотный, в сером плаще и тёмной шляпе, он плечом прислонился к открытой двери, на которой Наташа собиралась писать.

– Простите, – обратилась она.

Ветер издевался над городом, гудели грузовики, перекликались и вскрикивали люди, прыгающие по тротуару, человек её не услышал.

Тогда, дотронувшись до его плеча, она произнесла своё фирменное: «Алл- л-оу», обычно оно не оставалось незамеченным.

Плечи вздрогнули, мужчина замер на секунду и обернулся.

Наташа не могла справиться с изумлением, дыхание прервалось. Кожа на его лице стала суше, появились морщины вокруг глаз. Но это был он, живой.

Четырнадцать лет назад, в октябре сорок первого, она, сотрудник кафедры университета, уже ощутившая на себе голод и бомбёжки, прибыла на зенитную батарею, прикрывающую небо города, для прохождения службы телефонисткой. Там служили молоденькие девушки, а командовали ими два дремучих малообразованных, по её мнению, парня. Обычные распоряжения сопровождал мат. Потом Наташа поймёт, что значит для командиров иметь в подчинении вчерашних школьниц вместо бойцов.

Оба мужчины были небольшого роста, один из них, главный, выглядел невзрачным, ни одной характерной черты, а второй имел большой крючковатый нос, светлые вьющиеся волосы и серые глаза с прищуром. Его фамилию женщина не забыла и не забудет никогда: Касьян.

В рязанской деревне, откуда переехали в город родители Наташи, матюгами изъяснялись только пьяницы и опустившийся сброд, не посещавший церковь. Батюшка не позволял грязно выражаться, называя это богоотступничеством. Папа и мама, верующие люди, каждое бранное слово воспринимали не как крепкое ругательство, а будто бы произносивший, и на самом деле, желает того, о чём говорит, так они воспитали детей.

Преподаватель древнерусского искусства, по возрасту старшая в небольшом коллективе, Наташа ощутила себя представителем культуры и взбрело ей в голову, что должна пресечь хамство грубых мужиков, которое вынуждены терпеть молоденькие зенитчицы.

Объявили построение.

«Прекратите сквернословие, – громко красивым голосом, как в аудитории, произнесла она, – война не даёт вам право оскорблять женщин, они – будущие жёны и матери ваших детей!»

Командир, фамилию которого Наташа забыла, подавился бранным словом, крякнул, кашлянул, и начал оторопело составлять приказание, подбирая слова. Без мата получилось очень длинно, это удивило Наташу, а Касьян, стоявший сбоку, посмотрел на неё зло.

Оказалось, что и девушки недовольны «выступлением» новой телефонистки. Какое-то равновесие в небольшом коллективе нарушила Наташа. В избе, где проживал женский контингент, все отодвинулись от неё.

«Теперь тебя расстреляют за невыполнение команды! Нашла время спорить, и у нас из-за тебя будут неприятности, кто-нибудь обязательно донесёт».

Наташа испугалась:

«Куда я полезла, не разобравшись, разве, забыла, что случилось с Сейфулом?»

Когда ложилась спать, подумала, потому, что изменить ничего уже было нельзя:

«И пусть расстреляют, а оскорблять себя не позволю».

Командиры ходили мрачные, изъяснялись косноязычно, неделя прошла, появилась надежда, что неуместное замечание останется без последствий. Девочки казались ей честными, трудно было представить, что кто-то из них способен на донос.

«А мужчины не будут сочинять пасквиль на себя, признаваться в том, что не умеют разговаривать на нормальном русском языке», – успокаивала себя преподаватель.

Вечером в конце второй недели похолодало, шёл снег с дождём. Наташа услышала, как подъехала машина. Её вызвали к командиру.

Зенитчицы проводили сочувственным взглядом:

«Конец».

Ноги задрожали, сердце замерло, позвоночнику стало холодно, ладоням – мокро. Ей надлежало погибнуть после двух недель службы, причём, не от вражеской пули, а от своей, и не за дезертирство или предательство, а по собственной глупости.

Она вошла в избу, отрапортовала:

«Боец Прокофьева».