Ни за грош

– Никакой не застой, - заспорила Катя. - Если хотите знать, это было во время гражданского неповиновения.

– Как-как?

– Гражданского неповиновения. Тихого или громкого. На всех этажах.

– Впервые слышу.

– А вы поговорите с Яшей.

– Непременно, - Кручинин качнулся на каблуках и продекламировал: Страшно жить на этом свете, в нем отсутствует уют, ветер воет на рассвете, волки зайчика грызут... Легкий презент, - он протянул растерянной девушке шарик. - И моя визитная карточка. Пожалуйста, без стеснений. Времена меняются, молодые люди. Не дайте застрять ребятам в эпохе гражданского неповиновения. Яша, привет отцу. Будьте здоровы.

– До свидания.

8

– Атас, - восхитился Иван. - Особнячок отгрохал как азиатский секретарь.

Севка не верил:

– Своими руками?

К дому Хопрова они подошли в сумерках. Подзадержались в сторожке.

Изместьев стриг бороду, укорачивал усы, брился, искал куда-то запропастившуюся кепку, подробно рассказывал, объяснял, вводил их в курс дела, и перед самым уходом они немного перекусили.

– Эй! Хозяева!

На стук в дверь долго никто не отзывался. Наконец услышали шарк и недовольный женский голос:

– Кто там?

– Откройте! Милиция!

– Тьфу, пропасть.

Дверь им отворила корявая старая женщина с вислым носом. В руках она держала зажженную керосиновую лампу и смотрела на них раздраженно и зло.

– Ну? Чего надо?

– Евдокия Николаевна? - доброжелательно поинтересовался Изместьев. Тужилина^

– Ну?

– Алексей Лукич, следователь.

– Черти вас носят. Приходил уже от вас, тоже сыщик, все вынюхивал.

– Да-да, Кручинин Виктор Петрович. А это наши молодые сотрудники. Прошу познакомиться.

– Поздно мне знакомиться. Чего надо?

– Поговорить, Евдокия Николаевна. Поговорить.

– Некогда мне с вами разговаривать.

– Хозяйка, - вмешался Севка. - Вы чего-то недопоняли. К вам пришел следователь. Из прокуратуры.

Просто так, в гости, следователь к незнакомым людям не ходит. У нас к вам дело. Мы же могли вас вызвать, вы понимаете?

– А ты что за прохвост? Ишь, учить вздумал. Без сопливых разберемся.

– Мы в доме Хопрова? - спросил Изместьев. - Павла Никодимыча?

– Ну.

– А сам хозяин? Дома?

– А то вы не знаете! Болен он. Захворал.

– Можно к нему?

– Нельзя!

– Нам необходимо посмотреть на него.

– На кой? Хворый, он и есть хворый. Чего глазетьто попусту?

– Евдокия Николаевна, - снова не выдержал Севка. - Андрей Лукич вам объяснял. Мы здесь по важному делу. И хорошо бы не мешать нам, а помогать.

– Да иди, иди, черт настырный. Помощницу нашли.

Она поставила лампу на широкий самодельный стол и отошла к плите.

– Почему света нет? - поинтересовался Иван.

– Лампочка перегорела.

– Может, ввернем?

– Ступай к себе и вворачивай.

– Он там? Тоже без света?

– Обождите маленько. Покормлю хоть.

Она что-то наскоро приготовила. И толкнула ногой дверь.

В комнате горел свет. Они вошли вслед за хозяйкой и сгрудились у порога.

В дальнем углу, за белоснежной русской печью, держал на широкой деревянной кровати у окна немощный больной старик. На нем была байковая рубашка в шашечку, голову прикрывала лыжная шапочка. Глаза его из-под опущенных век смотрели на вошедших безо всякого выражения.

Помимо резной мебели, фигурных подоконников, всевозможных этажерок и полочек, массивного киота из черного дерева в красном углу, эта большая светлая комната поражала еще и разумностью планировки, а также прибранностью, ухоженностью и чистотой.

– Хорошо у вас, - сказал Изместьев. - Красиво.

Чисто.

– А как же?

Тужилина пододвинула к кровати одноногий разлапистый табурет. Села.

– Поесть тебе надо, Пашенька. Слышишь? Поесть, миленький, - она осторожно поднесла к губам больного кружку с молоком. - Ну вот. И славно. Пей, пей.

Чего-чего, а этого вволю. Спасибо. Татьяна не забывает.

Пей, миленький, пей. Хорошо, - кончиком платка вытерла больному губы. И пожуй маленько. На-ка...

Ну, что ты, Пашенька. Нельзя. Так и ослабнуть недолго.

Надо поесть. Откуси. Ну, чуток. Кусочек... Нехорошо так, Пашенька. Ей-богу, нехорошо. Вот гости из милиции - что они скажут? Нам с тобой поправиться надо.

Сидишь сиднем, - Тужилина неожиданно всплакнула. - Господи, Пашенька. Вояка ты мой... Пожалей старую... Бубнишь и бубнишь, не разбираю никак...

Хоть словечко бы... Измучилась я без тебя, Пашенька.

Вставай уж... А ну как не выхожу? А ну как на руках отойдешь?.. Господи, грех-то какой, - больной медленно поднял руку, растопырив корявые пальцы. - Ну-ну, не буду. Сглупа. Прости, милый. Не серчай, - она промакнула рукавом слезы на щеках и пощупала под одеялом. - Сухонько там? А то переменю... Ну-ну, не серчай. Не хочешь, и не надо. Потом поешь, правда? Вот гости уйдут, и поешь. Ну сиди. Лежи, отдыхай, - она встала и торопливо перекрестилась, обернувшись к иконам. - Господи. За что наказал?.. Мочи нету.

– Пропала речь? - спросил Изместьев.

– Плохой совсем, - горестно ответила Тужилина. - Гудит да мямкает, а о чем, не всегда и поймешь.

– Но слышит?

– В разуме...

Они перешли на веранду. По сигналу Изместьева Севк? надавил на клавишу - включил магнитофон на запись.

– И когда это случилось?

–Ранен он был. Контужен. В войну. Маленько запинался, когда разволнуется... А тут и вовсе.

– Когда - вовсе?