Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

Мы с Луизой вцепились в дверцы, чтобы не слететь с заднего сиденья. Это было немудрено, потому что мама огибала большую часть углов на двух колесах. Луиза тихо плакала. Свободной рукой она вытирала нос рукавом пальто. Пальто у нее было очень красивое, светло-голубое, с перламутровыми пуговицами. Мама сшила его сама. Я боялась, что она сейчас рявкнет на Луизу, чтобы та не пачкала чудесное пальто своими соплями, но мама молчала. Она на нас даже не смотрела. Она просто ехала вперед, вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев. Я почувствовала, что у меня начинают зудеть руки.

На ужин мама швырнула нам с Луизой тарелки с чуть теплыми сосисками и шпинатом из банок. Мы посмотрели на зеленоватую жидкость, в которой сосиски чуть не плавали, потом на маму. Мама стояла с бокалом в одной руке и сигаретой в другой.

– Что? – спросила она. – Маленьким принцессам такой ужин не годится?

Я знала, что нужно промолчать, но боялась, что меня от такой еды может вырвать, а тогда мама разозлится еще больше.

– Можно нам кетчупа?

Мама посмотрела на меня. Я видела, как опасно сощурились ее глаза. Мама медленно открыла холодильник, достала бутылку кетчупа. Не вынимая сигареты изо рта, она опрокинула бутылку над моей тарелкой. Кетчуп покрыл сосиску, шпинат, всю тарелку. Когда бутылка почти опустела, мама швырнула ее на стол с такой силой, что мой стакан с молоком подпрыгнул.

– Пожалуйста, Малышка Лайза, как тебе угодно! Могу я еще что-то сделать для вас, ваше высочество?

Я покачала головой, не осмеливаясь ни произнести ни слова, ни посмотреть на маму. Слезы капали в красную жижу. Я знала, что мои слезы еще больше ее разозлят.

– Ну и отлично! Будешь сидеть, пока не съешь все до последнего кусочка. Еда стоит денег, знаешь ли.

Мама выскочила из нашей кухоньки, громко захлопнув за собой дверь.

Но я не могла есть – не могла проглотить ни кусочка. Луиза доела и ушла, а я сидела за столом, дожидаясь, когда станет поздно и мама ляжет спать. Только после этого я осмелилась подняться и лечь в постель.

Утром моя тарелка стояла там же, где я ее оставила. Кетчуп засох и напоминал что-то вроде фрисби – твердая пластина, напоминавшая пластик, неровная, ведь внизу лежала сосиска и шпинат. Это был завтрак. Увидев, что я поднялась, мама крикнула из офиса:

– Мы не выбрасываем еду. В Биафре дети голодают.

Где бы ни находилась эта Биафра, я была готова отправить туда всю свою еду.

У меня сохранилось единственное теплое воспоминание о матери. Когда-то она читала нам по вечерам «Ветер в ивах». Мама садилась на кровать Луизы, я устраивалась на своей и смотрела, как поднимается и опускается мамина грудь от дыхания, слушала ее хрипловатый, нежный голос. Когда мама начинала читать, я перебиралась на кровать Луизы и ложилась в изножье, медленно подбираясь все ближе и ближе, надеясь, что мама не заметит. Но когда я оказывалась достаточно близко, мама поднимала глаза и говорила: «Отправляйся на свою постель. Тебе тут нет места». Я возвращалась назад, натягивала одеяло и ждала, когда мама будет читать дальше. Мама заканчивала читать главу, захлопывала книжку, поднималась, выключала свет и на цыпочках выходила из комнаты, аккуратно закрывая за собой дверь.

Это воспоминание я хранила как старую фотографию и вытаскивала его каждый раз, когда мама начинала на меня злиться – а это случалось практически постоянно. Пощечины – вот был главный знак маминого внимания. Но самое худшее случалось, когда мама подозревала, что я вру.

Она рассказывала, что отец лежал в больнице, где ему поставили диагноз – патологический лгун. Правда это или нет, но мама никогда не считала его хорошим человеком и отцом. И она пристально следила, чтобы вовремя заметить признаки той же патологии во мне. Тогда я этого не знала, но теперь думаю, что она больше боялась, чем злилась. Порой она шлепала меня так сильно, что от ударов оставались следы.

– Ты в точности как твой отец! – твердила она. – Вонючая лгунья

!

Я не понимала, почему ее не волнует, что «вонючей лгуньей» может оказаться и Луиза тоже. Всегда только я.

Глава 33

Тони

24 сентября патрульный полицейский Джеймс Кук догнал Тони на Коммершиал-стрит и сообщил, что выдан ордер на его арест за то, что Тони не платит алиментов жене и детям. Тони надели наручники и арестовали на месте. Его доставили в тюрьму Барнстейбл и осудили на шесть месяцев. Срок заключения истекал 18 марта 1969 года.

В тюрьме у Тони было время подумать. Его съедала тревога и не из-за расспросов о том, что случилось со Сьюзен Перри. Более всего он боялся, что за время заключения может потерять Кристину Галлант. В письмах из тюрьмы он во всем обвинял единственного виновника своих злоключений: Авис. Ведь это именно она требовала от него денег на детей и довела его до тюрьмы, верно?