Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель

Желая создать видимость либеральных преобразований и тем отдалить революционный взрыв, правительство Луи Наполеона отменило драконовские законы о печати. Разрешили собрания. Правда, на них запрещалось рассуждать о политике и религии, хулить правительство и царственную семью. Открывались рабочие и студенческие клубы. Кабачки с клоком соломы или гирляндой сушеных яблок вместо вывески по вечерам превращались в места сходок и встреч, где можно было отвести душу.

Особенно полюбила Луиза кафе «Старый дуб» на улице Муфтар и «Братство» на улице Фландр: именно там познакомилась с Луи Эженом Варленом и Натали Лемель, Раулем Риго и Андре Лео — людьми, которые навсегда вошли в ее жизнь.

Очень поразил ее тогда простой рабочий Варлен и его речь на суде над Парижским бюро Интернационала. Чуть сутуловатый, порывистый, Варлен говорил, то и дело прерываемый окриками судьи:

— Среди роскоши и нищеты, угнетения и рабства мы находим, однако, утешение. Мы знаем из истории, как непрочен любой порядок, при котором люди умирают от голода у порога дворцов, переполненных благами мира!

Его слова совпадали с мыслями самой Луизы, и ей хотелось броситься к скамье подсудимых, обнять бородатого переплетчика и его соратников по Всемирному товариществу рабочих — Толена, Шалэна и других.

А ведь, откровенно говоря, до той поры она думала, что грядущую революцию, как и в восемьдесят девятом, и в тридцатом, и в сорок восьмом, возглавят люди умственного труда! А оказывается, из глубин нации поднимаются новые, неожиданные и, может быть, могучие силы!

— …Земля, — говорил тогда Варлеи, — уходит из-под. ног богачей, берегитесь! Класс, который до сих пор появлялся на арене истории лишь во время восстаний дли того, чтобы уничтожить какую-нибудь великую несправедливость, класс, который угнетали всегда, — рабочий класс узнал наконец, что именно нужно сделать, чтобы уничтожить все зло и все страдания!..

Луизе в те дни казалось, что идеал свободы приближается к Парижу семимильными шагами, будто непрестанно гудит над городом набатный звон вещих слов, произнесенных два десятилетия назад: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!»

И навсегда запомнился ей холодный ноябрьский день, собрание на могиле Жана Батиста Бодена на Моимартрском кладбище. Депутат Законодательного собрания, он был убит в день декабрьского бонапартовского переворота в предместье Сент-Антуан. О предстоящем траурном митинге Луизе сообщила одна из ее учениц, дочь литейщика шнейдеровского завода.

Узнав о митинге, Луиза поручила девочек заботам Пулен, а сама поспешно накинула жакетку, надела шляпку. Мать пыталась удержать ее, но Луиза отмахнулась:

— Нет, мама! Нет!

По дороге на кладбище поразилась множеству люден, с венками и букетами осенних цветов они торопились к кованым чугунным воротам.

У входа купила горшочек красных иммортелей и вслед за другими пошла по улочкам печального города мертвых. Шуршали под ногами желтые листья, с севера дул пронзительный ветер, монотонно звонил в кладбищенской церкви погребальный колокол.

Ее удивило обилие полицейских, — молча, сложив за спиной руки, ажаны наблюдали за толпой у неотесанной гранитной плиты, могилы Бодена.

Луиза пробралась сквозь толпу, поставила горшочек с бессмертниками. Она никогда не видела Жана Бодена, не слышала его голоса, но считала себя вправе воздать должное тому, кто отдал жизнь борьбе с тиранией…

Говорили над могилой сурово и сдержанно. Луиза слушала, и в ее сознании рождались строчки будущего стихотворения: «Геройски пасть для нас отрада, Мы наши флаги развернем и в их полотнищах умрем, Нам лучших саванов не надо!..»

Складывавшаяся строфа на время отвлекла внимание Луизы, и, когда она снова «вернулась на землю», на каменном цоколе одного из памятников рядом с могилой Бодена стоял человек с густой черной бородой и такими же черными, растрепанными ветром волосами, оттенявшими мертвенную бледность лица. Стекла пенсне на горбатом хрящеватом носу поблескивали, словно лезвия, и Луиза через головы толпы заметила, что полицейские с соседних аллей следят за оратором внимательно и напряженно.

Чернобородый вскинул над головой кулак и сказал с яростной силой:

— Да здравствует Республика! Конвент в Тюильри! Разум в Нотр-Дам!

— Кто это? — спросила Луиза стоявшего рядом рабочего в синей куртке.

Он с недоверием покосился на ее шляпку, нехотя буркнул:

— Теофиль Шарль Ферре.

А оратор продолжал, и голос его становился громче, наливался гневом.

— При Людовике Шестнадцатом нищета парода достигла предела. Но когда в присутствии коронованной негодяйки говорили, что у рабочих нет хлеба, она мило удивлялась: «Почему же они не кушают булочки?» Я говорю о Марии-Антуанетте! Революция восемьдесят девятого года попыталась дать нашим отцам и дедам работу, предложив им за жалкие су выравнивать Марсово поле, но спустя год оно было залито их кровью!

Оратор скользнул взглядом по скрытому цветами могильному камню.

— А разве кровь, которую мы сегодня чтим, кровь тысяч наших братьев, убитых узурпатором второго декабря, разве она, как пепел Клааса, не стучит в наши сердца?!