Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель

— А вы знаете его имя?

— Нет.

— Это Жорж Шарль Дантес! Убийца Александра Пушкина!

И тут Луиза почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. Мелькнуло в памяти: «Мне грустно и легко, печаль моя светла, печаль моя полна тобою».

— А я и не знала, что этот сукин сын жив, что он в Париже! Расскажите, Тео! К списку моих ненавистей прибавляется еще одна.

Теофиль пожал плечами:

— А что рассказывать, Луиза? После убийства Пушкина приговорен к смертной казни, но казнь заменили высылкой. И вот он здесь, сенатор и камергер с окладом в шестьдесят тысяч франков! Можно шиковать, заказывать костюмы у лучших портных, обедать у Бребана, а изредка, фрондируя, заглядывать в «Мадрид», «Хромую утку» или в «Спящего кота». Убежден в безнаказанности, ибо ему покровительствует с-а-м! Говорят, по поручению Бонапарта ведет тайные переговоры с российским самодержцем. Вот так, дорогая Луиза! Есть от чего прийти в бешенство!

Компания Дантеса собралась уходить, звенели брошенные на стол серебряные монеты, сверкали модные цилиндры. И когда эти господа, направляясь к выходу, проходили мимо, Луиза не выдержала, встала, шагнула к Дантесу:

— Убийца!

Он высокомерно и даже, пожалуй, с любопытством оглядел Луизу, хотя щеки его чуть побледнели.

— Вам необходимо лечиться, мадам! — сказал он, снисходительно усмехаясь. — Могу посоветовать психиатрическую лечебницу Святой Анны. Я не знаю, на какую из моих дуэлей вы намекаете, сударыня, но клянусь, я убивал противников лишь в равных поединках. Засим — имею честь!

Толстоусый и краснощекий хозяин «Мадрида» настороженно наблюдал за происходящим, даже вышел из-за стойки. Но Теофиль, взяв Луизу за руку, заставил ее сесть. И когда дверь за Дантесом закрылась, сказал, поглаживая ее руку:

— Скоро пробьет судный час, Луиза, и тогда… А сейчас… ну окажемся мы с вами в префектуре, поскандалим, а в конце концов ничего. Ведь так? Ну, успокойтесь, пожалуйста, Луиза…

Она посмотрела с негодованием.

— Вот уж никогда не думала, что вы, мосье, можете быть столь благоразумны!

Теофиля не оскорбил ни ее тон, ни слова, он смотрел задумчиво и ласково.

— Просто я убедился, Луиза, что мы приносим слишком много напрасных жертв! А решающий час сражения близок, каждая жизнь — на счету. О, я бы с наслаждением сам раскровянил морду этому подлецу. Придем мы к власти, и все дантесы получат свою порцию свинца или два метра пеньковой веревки. Но сейчас необходимо сдержаться ради конечной победы.

Луиза посматривала на Теофиля с удивлением: раньше он, боготворивший Бланки и Флуранса за их безоглядную смелость, казался ей отчаянным, взбалмошным мальчишкой, готовым на любое безрассудство, а сейчас напоминал Делеклюза с его всегдашней заботой о сохранении жизней товарищей для будущей революции.

— Вы взрослеете, Теофиль, — сказала она с оттенком грусти.

В те дни Париж говорил и кричал лишь о войне. Оптимисты повторяли хвастливые заявления Оливье и Грамона, мечтали о вступлении в Берлин трехсоттысячной французской армии под водительством Мак-Магона, Базена, Фроссара и Дуэ. Дескать, отважные генералы, пройдя через ущелья Вогезов, форсируют Рейн между Страсбургом и Саарбрюккеном и вобьют стальной клин между Пруссией и южногерманскими государствами, помешают объединению их сил в единую армию.

— О, эти бюргерские Баварии и Саксонии, Бадены и Вюртемберги падут под ударами нашей доблестной армии, как карточные домики под порывом могучего урагана! — орали в кабачках.

Луиза мрачнела, слушая воинственные вопли: если действительно Пруссия будет побеждена, это на многие годы упрочит положение Бонапарта, возвеличит узурпатора в глазах провинции и крупной буржуазии, которая баснословно наживается на войне. Можно ли подсчитать, сколько миллионов франков пожнет на кровавой ниве хотя бы глава Законодательного собрания Эжен Шнейдер, владелец пушечных заводов в Крезо? Такие, как он, получат по нескольку франков за каждую каплю пролитой в сражениях народной крови.

Луиза не могла сидеть дома, по утрам, наскоро позавтракав, бежала на улицу, покупала ворох газет. Официальные сообщения были отвратительно хвастливы, а оппозиционные газеты за любую смелую статью, «подрывающую боеспособность родины и играющую на руку врагу», часто конфисковались и сжигались во дворе префектуры.

Она ежедневно встречалась с Мари, но обычно веселая и неунывающая девушка тоже грустила: по Парижу ходили слухи, что осужденные за «политику» будут задержаны в тюрьмах до конца войны. Слух подтвердился; шестимесячный срок заключения Рошфора истек, но начальник Сент-Пелажи вызвал Анри в канцелярию и заявил, что освобождение невозможно.

— Луиза, Луиза! — жаловалась Мари. — Ты знаешь, меня никогда не покидало мужество, но сейчас… Если тюремщикам прикажут, они устроят какую-нибудь провокацию и расправятся с Раулем!

Однажды вечером Теофиль и Мари встретились с Луизой в кафе «Хромая утка». Назавтра Теофиль в качестве корреспондента уезжал на восток — в Страсбург, Бич и Форбах.