Ничего не бойся

Кто-то побежал сообщить на станцию; говорили, что это уже третий случай за лето; говорили, что надо бы вызвать милицию, но приедут они или нет, неизвестно, потому что в прошлый раз вместо милиции прислали каких-то студентов…

Я уже ничего не чувствовал. Я действовал автоматически, машинально, как хорошо запрограммированная машина: развернулся и направился в школу; мне было известно, что там идут последние репетиции спектакля для первоклашек. Я понимал, что время у меня в обрез. Дома ждала Аринка, она ждала своего Папика, и это было сейчас самым важным, самым главным моментом в жизни. За кулисы я попал с чёрного хода, здесь никого не было. Со сцены доносились какие-то вопли, хохот, реплики Антона Антоновича. Я прошёл в комнату для реквизита, и на удивление легко, нашёл седую окладистую бородку в которой играл когда-то королевского лесничего, и сразу отметил её поразительное сходство с бородою Василь Егорыча. Я захватил кое-что из грима, нашёл какое-то зеркальце. Оставалось последнее — лысина. Через десять минут я сидел в парикмахерской, и с меня, как скошенная трава, падали на пол мои волнистые пряди. Гримировался я в будке летнего душа, в углу участка за домом. Борода сидела вполне натурально и я удивился нашему сходству с Василь Егорычем. В кармане пиджака нашёл я его очки, в случае чего ими можно будет воспользоваться. Итак всё готово, иди. Я вышел из душа.

— Егорыч, ты что ль? — услышал я женский голос.

— Так точно, — ответил я сходу.

— Я уж испугалась, думала кто залез к вам.

Неизвестно ещё кто из нас напугался.

— Ты куда пропал-то? Аришка звала тебя. И ключа мне не оставил, я уж с ней так, через окошко.

Это наверное и есть Пальчикова, соседка их, догадался я. Пожилая, толстенькая, любопытная. Господи, помилуй.

— Говорит, сегодня ей лучше, — продолжала она из-за штакетника, — но я ей сказала, пусть не встаёт…

— Спасибо тебе. Пойду я, до свиданья.

Как он хоть называл её? По имени? По отчеству?

— Ты какой-то, Егорыч, странный… случилось что?

Ничего не отвечать, скорее домой. Вот крыльцо, вот порог, вот ключ… С Богом. Я вошёл и дверь сама закрылась за мной. Она спала. Я ходил по дому, запоминая что где находится, мне предстояло жить в этом доме, жить вместе с ней, другого выхода я не видел. Получится ли? Справлюсь ли я с этой ролью? Я знал лишь одно: нужно сделать всё, чтобы она не смогла распознать меня, хотя бы до тех пор пока не окрепнет и не встанет на ноги, а там… Там видно будет. Я ходил, вспоминая Василь Егорыча: его привычки, походку, интонации, манеру говорить в хорошем и в плохом настроении, его излюбленные словечки, его обращение с Аринкой… За внешнее сходство я не особенно беспокоился, тем более, учитывая её сильную близорукость. Сложнее всего придётся с соседкой, ну, да как-нибудь справимся. Я был спокоен за своё умение перевоплощаться, я играл короля Лира, и после спектакля все называли меня на «вы», уступали мне место. Что ещё? Что мне нужно ещё? Уменье готовить, стирать, убирать за ней? Уменье быть надёжным, уверенным в себе человеком… Очень хотелось пить, а я всё не мог напиться, всё не мог что-то вспомнить. Скорей бы закончился этот день. Падали по крыше яблоки, вскрикивала во сне Аринка, иногда она просыпалась, подставляла с улыбкой лоб для моей ладони; начинал скрипеть коростель и она засыпала. Но день не кончался, он белел отовсюду окнами, нескончаемыми детскими голосами, ветром берёз, и так продолжалось до тех пор, пока я не закрыл глаза. Наступила ночь, хотя всё ещё падали яблоки, и тогда я вспомнил, наконец, о своём неспящем сейчас отце, о своей неспящей, тревожной матери, они же ничего не знают! Но что было делать, не мог же я взять и бросить Аринку на произвол судьбы. Мне потребуется не меньше часа, чтобы добежать до родного дома, объясниться с родителями, и вернуться назад. Сон её слишком тонок и я боялся, что она может проснуться, что она испугается, оказавшись одна, среди ночи, в пустом безголосом доме; я боялся, что опять случится что-то непоправимое, как бывает всегда, когда тебя нету рядом. Я заметил на полу бумажку. «Ничего не бойся…» прочёл я в ней. Это был обрывок записки Василь Егорыча, по каким-то причинам он порвал её…

— Ничего не бойся, — сказал я себе, и стало спокойней.

Я услышал как пошёл дождь, убаюкивающий, мягкий дождь. Она спала с каким-то доверчивым интересом, улыбаясь чему-то во сне. У неё в изголовье спала уютно свернувшись Дымка. Я нацепил кроссовки, взял зонт, торчавший из старого валенка, и вышел из дома. Дождь падал как-то уж через чур торжественно, сверкая каждой каплей в свете фонарей и белой луны, но я летел сломя голову, вытянув перед собой полураскрытый зонт и превратившись в ракету, прорывал остриём тугой мокрый ветер, и едва не проскочил мимо своей калитки. В этот час она была открыта настежь, это значило, что они всё ещё ждали меня.

— Привет, — сказал мне отец, когда я вбежал в свой дом. — Ну и зонтище у тебя, будь здоров, прямо как у старика Галилея, не меньше. Поставь-ка его там к батарее.

— Пришёл! — налетела мама, — Мокрый, лысый, худой!..