Нидерландская революция

В царствование Филиппа II в Нидерландах проведены были первые полицейские мероприятия в умственной жизни, имевшие целью защиту ортодоксии. Именно такой характер носило изданное в 1570 г. запрещение студентам учиться в заграничных университетах[1152]. Оба национальных университета должны были отныне пользоваться исключительным правом распространения среди них науки, и государство строго следило за тем, чтобы ни одно подозрительное учение не проникло в предметы преподавания. В 1568 г, герцог Альба по приказанию короля писал ректору лувенского университета, запрашивая у него, «как ведет себя и выполняет ли каждый профессор… свой долг так, как надлежит»

[1153]. Полученный им ответ должен был полностью удовлетворить его. Он доказывал, что в вопросе религиозных разногласиях лувенский университет, отвергнув учения, которые Эразм и его друзья пытались насадить в нем 40 лет назад, стал теперь одним из самых прочных оплотов контрреформации. При теологическом факультете была создана кафедра катехизиса; здесь читался специальный курс, посвященный опровержению еретиков, а на юридическом факультете Иоанн Молнией собственной властью заменил комментирование «Decretum Gratiani» комментированием решений Тридентского собора. Наконец, философский факультет в свою очередь ввел во всех своих коллегиях лекции по религии.

Вспыхнувшая вскоре после этого гражданская война дезорганизовала университетскую жизнь, рассеяв в разные стороны учителей и учеников. Но уже в начале XVII в. одной из главных забот правительства было восстановить университет и навязать ему в то же время устав, который навсегда предохранил бы его от проникновения ереси. Новые статуты, предписанные ему правительством в 1617 г. и согласованные с папой Павлом V, отнимали у университета автономию, которой он до того пользовался[1154]

. Факультетам была предписана официальная программа; исчезла свобода научных занятий и вместе с ней исчезло и свободное развитие научно-исследовательской мысли. Факультеты превратились в профессиональные школы. «Школа трех языков» отказалась от своих эразмовских традиций. Она прекратила изучение высшей филологии, и преподавание древних языков было отныне приспособлено к практическим нуждам или должно было играть роль пустых литературных побрякушек.

Стареющий и вновь вернувшийся в лоно католицизма Юст Липсий привлек, правда, с 1592 г. последний раз к лувенскому университету всеобщее внимание, придав ему особый блеск, являвшийся как бы последней вспышкой угасавшего ренессанса. Несмотря на свое обращение, Липсий все же принадлежал к поколению гуманистов. Он не хотел становиться на сторону какого-нибудь учения, какой-нибудь партии. Он взял себе девизом следующие слова Сенеки: «Non me cniqnam. mancipavi, nullius nomen fero»[1155]. (Я никому себя не продал в рабство и не ношу ничьего имени). Как раз в тот момент, когда томисты хотели сделать свое учение классической философии лувенского университета

[1156], он решительно выступил против того, чтобы эта школа требовала для себя научной монополии. Хотя он и был эклектиком в теории, но его личные симпатии склонялись к стоицизму. Его главным филологическим сочинением было издание историка-стоика Тацита, последние же свои годы он посвятил изучению и комментированию Сенеки. Его стоицизм в том виде, как он был. им формулирован в его «Manuductio ad philosophiam stoicam» (1604), оказавшем столь глубокое влияние на его современников, естественно, примыкал к христианству и именно благодаря своему сочетанию античной мудрости с христианской моралью является последним проявлением эпохи Возрождения, восходящим к традициям Эразма. Но и у многих других стоиков, твердость характера не была у Липсия на такой же высоте, как его ум и талант. Он отлично понимал, что его взгляды шли в разрез со взглядами тех кругов, среди которых он жил, и должны были вызывать в них возмущение. Его известность и — надо прибавить также — его религиозное отречение заставили простить их ему. Этот ученик Зенона и Эпиктета прославлял в стихах иконы богоматери в Гале и Монтегю и вопреки всякой очевидности отрекался от авторства написанных им в молодости. протестантских сочинений. Этот защитник прав личности и свободы совести включил в свою «Политику» главу, в которой он признавал обязанностью государства преследование еретиков[1157]

. Эти противоречия, доставившие ему свободу преподавания, доказывают в то же время, как сомнительна она была. Со смертью Юста Липсия изучение античности в лувенском университете сохранилось лишь по названию. Ею интересовались не с точки зрения изучения идей древности, в ней искали скорее образцов красноречия. Эриций Путеан, преемник Липсия, был только остроумным оратором, который в поисках оригинальности старался блеснуть бессодержательным эпикурейством, так как последнее давало обильную пищу для пустой декламации и общих мест, лишенных в такой же мере искреннего убеждения, как и глубины[1158].