Никоарэ Подкова

Спокойно проспал он и следующую ночь; сторожил его в телеге благочестивый Агафангел. Монах даже развязал ему руки, дабы ему удобно было почивать. А когда взошло солнце, раб божий милосердный Агафангел склонил голову на руку и запел носом. Лошади привязаны были чуть поодаль в дубняке; оседлан был один только скакун Доминте Гырбову, утреннего стража.

На заре Доминте Гырбову выскользнул из телеги, оседлал коня, поднялся на холм, осматривая дали, затем воротился, соскочил с коня и, взяв кувшин, пошел по воду к роднику. Некита, Алекса и Копье еще спали у теплого очага.

И вдруг мирное становище внезапно было потревожено.

Раздался короткий, сразу оборвавшийся крик. Гаврил Пожар, не спавший в ожидании своего часа, кинулся из-под навеса телеги, вскочил на коня Доминте и помчался к роднику, намереваясь перескочить через Доминте Гырбову и вырваться в степь. На телеге бился смертельно раненый Агафангел.

Спавшие у костра вскочили, пробудившись от вопля Агафангела. У боярина был лишь один путь к спасению — броситься навстречу Доминте. Левой рукой он держал поводья, в правой сжимал окровавленный кинжал монаха. Острием кинжала он колол в бока скакуна, и тот прыгал, словно олень, настигнутый стрелой. Голова боярина была не покрыта, всклокоченные рыжие кудри огнисто горели в лучах восходящего солнца. Полы шубы распахнулись, точно крылья, зубы оскалились в дьявольской улыбке.

— Ха-ха! — закричал он. — Бывайте здоровы!

Некита Гырбову завопил истошным голосом:

— Держи его, Доминте!

— Не слажу, батяня, — в отчаянии простонал меньшой.

Но вдруг, почувствовав тяжесть ноши в правой руке, он посторонился с пути скакавшего коня и с силой кинул кувшин в рыжую ухмылку беглеца. Кувшин с треском разбился о лоб боярина, вода и черепки ослепили его, он покачнулся, а в это мгновенье Доминте схватил коня за повод и ласково забормотал, успокаивая скакуна. Остальные бросились на подмогу Доминте, размахивая руками, будто мельницы крыльями, когда завертит их буря.

Воины притащили к телеге его милость Гаврила Пожара и тогда увидели, что монах лежит на ней, запрокинувшись и свесив руки, Поняли они: Агафангел испустил дух. Под пристальными взглядами окружавших его людей Пожар отводил глаза в сторону. По левому его виску стекали тонкие струйки крови. Он весь кипел от злобы.

— Отпустите, — хрипел он. — А не то вашему господину пожалуюсь. Как ты смеешь, скотина, бить сановитого боярина кувшином по голове?

Заробел Доминте.

— Чем же было ударить-то? Ничего другого под рукой не было.

— Погоди, я тебе отплачу за твою дерзость.

Алекса шагнул вперед.

— Где же твои клятвы, рыжий волк?

— Я тебе покажу клятвы, мужицкая рожа! — загремел боярин Гаврил.

Он вертелся с кинжалом в руке, готовясь прыгнуть и пробить себе путь.

Тогда Алекса Лиса, блеснув глазами, поглядел на Копье.

Друг Агафангела сделал шаг. Боярин кинулся на него с кинжалом. Копье уперся ему в грудь балтагом и оттолкнул. Боярин споткнулся. Копье прыгнул и кинжалом нанес ему удар позади правого уха. Сипло и тихо заскулив, боярин упал навзничь и долго еще хрипел, исходя кровью.

Когда сняли с телеги благочестивого Агафангела и положили его на лужайке, Алекса Лиса склонился над другом своим, заснувшим вечным сном. Потом, выпрямившись, поднял глаза на своих товарищей.

— Братья, — мягко проговорил он, — выкопаем монаху Агафангелу могилу близ родников и поставим над нею крест. А тебя, Копье, — прибавил он, прошу снять голову с этого дьявола — повезем ее государю. Тело же кинем в овраг.

Поворотившись спиной к Гаврилу Пожару, четверо ратников бережно подняли монаха и понесли его к месту последнего успокоения, на поляну, зеленевшую подле родников. Вырыли могилу и, отдав усопшему братское целование, засыпали землей и поставили в изголовье крест.

Совершив положенное, они поднялись на холм и увидали далеко в степи подвигавшиеся шагом сотни Елисея Покотило.

33. СОТНИ ПЕРЕХОДЯТ ДНЕСТР

Подъехав к перевозу через Днестр у города Сороки, есаул Елисей застал там начальника переправы Памфилия Загорецкого, красовавшегося на коне в окружении нескольких служителей. Это было в ноябре одиннадцатого дня за три часа до захода солнца.

Пан Памфилий Загорецкий был существом тщедушным, жидкая и светлая его бороденка торчала тремя колючками, глаза, кротко глядевшие на мир, были бесцветны, как у гусенка. Рядом с ним во всем своем великолепии стоял его милость Тадеуш Копицкий из Могилева с четырьмя хохлами в смушковых шапках и кожухах. А служители его милости пана Загорецкого были одеты бедно, чуть ли не в лохмотьях, однако носы у них были пунцово-красными от обильных возлияний.

Дед Елисей, не мешкая, спешился и поклонился королевскому начальнику. Польщенный честью, оказанной ему таким знаменитым запорожцем, как Елисей Покотило, пан Загорецкий тоже соскочил на землю и кинул поводья слуге. Позвякивая шпорами, подошел к ним пан Тадеуш и снял шапку с длинным шлыком вишневого цвета; виски и затылок были у него подбриты.

— Какие вести, пан есаул Покотило? — смиренно осведомился начальник переправы.