— Вести добрые, пан Загорецкий; желаю перейти на ту сторону Днестра со своими сотнями, конями и телегами.
— По чьему велению?
— Государя Никоарэ.
— И государь последует?
Вмешался пан Тадеуш.
— С часу на час дожидаюсь славного гетмана, — сказал он.
— Тогда добро, — отвечал с некоторым удивлением пан Памфилий. — У государя есть, должно быть, дозволение и оправдательные грамоты?
Снова вмешался пан Тадеуш:
— Государь волен пройти, куда ему угодно, а оправдательными грамотами служат ему меч и войско его.
Начальник переправы окончательно смягчился.
— О, тогда мы не можем прекословить.
— И правильно поступаете, пан Загорецкий, — сказал есаул Елисей, разглядывая его оборванных и красноносых служителей. — Будь столь любезен, созови прочих своих ратников мне на помощь. Я в миг переправлюсь; у меня только двадцать пять телег; погружу их на паром, коней пущу вплавь вслед за конными сотнями, ниже по течению, — и все тут. Днестр ныне тих, вода спала от засухи. А когда прибудет государь Никоарэ, мы встретим его, как должно.
— Пособить-то можно, — с готовностью согласился Загорецкий, — да ратников у меня всего пятеро.
— Что ж, и то хорошо. Вознаградим их, как полагается.
Красноносая свита пана Загорецкого оживилась и двинулась к парому уведомить паромщиков.
Был теплый мягкий день бабьего лета. Ласково дул ветерок, прилетевший со Средиземного моря. Копье, правивший есаульской телегой, подъехал к тому месту, где стояли паны начальники. Дед Елисей приказал сделать привал и развести костер да достать из телеги бочонок старого меда.
В то время как Младыш Александру, вступив первым на правый берег, умело налаживал переправу, Алекса Лиса подгонял отставших всадников и возниц. Как водится, не мало было шуму, суматохи и криков. Наконец все переправились. Александру велел протрубить в рог — он более не в силах был переносить ни малейшей задержки. Но дед Елисей еще не закончил свое совещание с начальником переправы Памфилием Загорецким. В одну руку он вложил пану изрядный кусок жареного поросенка, а в другую — чашу, то и дело подливая в нее меду. Когда солнце опустилось к краю небосклона, пан Тадеуш уже призывал пана Памфилия излить свою душу и поведать друзьям о всех страданиях, выпавших ему на долю в сем грешном мире.
— Люди добрые и други мои, одни лишь напасти были мне уделом, я при жизни принял венец мученический, — жаловался пан Загорецкий.
— А что такое? Что за напасти, пан начальник, от которых вы так убиваетесь? — осведомился Копицкий.
— Ах, любезный мой пан Тадеуш, таких напастей и врагу не пожелаю…
Елисей Покотило, понимавший толк в политике, повел разговор должным порядком.
— Копье, — приказал он, — налей полный кувшин меду, принеси еще жареного мяса и пойди погляди, что поделывают королевские служители.
Копье отправился исполнять поручение, а дед Елисей обратился к пану Загорецкому, поникшему скорбной головой.
— Теперь говори нам все, друг Памфилий. Осуши сперва чашу и рассказывай, а я тем временем подолью тебе меду.
— Днем сижу и думаю, — приступил к рассказу пан Загорецкий, — а ночью гляжу и не понимаю… Вы, ваши милости, не страшитесь кометы?
— Чего же ее страшиться? — удивился Елисей Покотило.
— И я не страшусь, — продолжал королевский начальник переправы. Только нет мне покою ни днем, ни ночью от супруги моей.
— Чего же ей надобно?
— Желает знать, что предвещает сей небесный огонь. Так меня терзает, хоть беги на край света. Да и то сказать, за двадцать пять лет супружества она только и ищет какого-нибудь повода для драки. Царапает меня когтями своими и колет иголкой.
— Как же возможно такое поведение? — удивленно и гневно спросил пан Тадеуш.
— Да-да… — слезно жаловался пан Загорецкий. — А как явилась эта комета, это дьявольское, а не божье порождение, так моя жена совсем взбеленилась, бедняжка…
— Как ее звать?
— Аделаидой. До того рассвирепела бедная моя Аделаида, что швырнула мне в голову миску с супом. По счастью, суп был не слишком горяч.
— А ты, твоя милость, глядел на нее и не дал ей отпора?
— Да так и стоял, опустив руки и воздев глаза на образ богоматери. «Памфилий, — удивилась супруга моя, — теперь уж ты в самом деле похож на господа нашего Иисуса».
Пока начальник переправы проливал пьяные слезы, за Днестром вторично раздался звук рога, а солнце уже глядело на мир с самого края небосвода. С Ямпольского шляха донесся ответный клич рога. Дед Покотило и Копицкий поднялись и вскочили на коней, поняв, что приближается передовой отряд государя Никоарэ. А королевский начальник, совсем захмелев от старого меда, повалился на бок и заснул у костра, чуть озарявшего землю последними своими отблесками.
Примчался конный отряд, и всадники, осадив коней, остановились над рекой, внимательно оглядывая местность. Подъехал вслед за ними государев возок, запряженный четырьмя горячими белыми лошадьми, и над Днестром понесся к табору, расположившемуся на другом берегу, призыв турьего рога Иле Караймана.
Покотило и Копицкий вышли навстречу прибывшим.
— Через полчаса будет здесь и государь, — крикнул Иле, выглядывая из-под кожаного верха дорожного возка.