Никоарэ Подкова

— Когда Ликсандру понял, что нет ее в живых, он кинулся по садовой тропинке, нашел свежую могилу… С яблонь упало несколько яблок на рыхлую еще землю. Он испустил вопль и упал ничком, весь извивался и бился головой о плиту старой гробницы. Потом затих, лишился чувств, и только на третьи сутки пробудилась в нем искра жизни. Но ты сам видел, государь, — мыслями он теперь не с людьми, а со своими безумными видениями.

Никоарэ Подкова молчал, силясь скинуть с себя тяжесть давящего отчаяния. Он вышел, сопутствуемый матушкой Олимпиадой, услышал шум голосов, догадался по движениям служителей, где больной, подошел и отворил дверь; дед Петря сидел на краю дивана, на котором лежал Младыш, слабый и тихий, вытянувшись под покрывалом и откинув голову на подушку.

Подкова приблизился и, сев возле больного, положил ему руку на лоб. Глаза Александру открылись, но не увидели брата.

— Сашко, — шепнул Никоарэ, как в давние детские годы, когда еще жива была их матушка.

— Мальчик, тебя батяня твой зовет, — пробормотал дед.

Александру вздрогнул, услышав голос брата. То был знакомый голос, но еле внятный и такой отдаленный — до сознания Младыша ничего не доходило.

Никоарэ медленно поднялся, очень медленно, словно нужен был долгий срок, чтобы встать с кресла…

— Матушка Олимпиада, — шепнул он, — останься здесь, у изголовья бедного мальчика. Дед, тебя ждут дела армэшии. Поговорим потом, когда успокоюсь.

Когда Никоарэ переступил порог, его настигли сдержанные стоны старухи Олимпиады. Сводчатые покои, по которым он проходил, были безлюдны, пустынны. Служители скрылись по закоулкам, дабы не мешать государю излить свое горе.

Подкова тихо подошел к своей опочивальне. Дверь в нее осталась открытой, он услышал голоса. Говорил дьяк, и напевно, точно читая отходную, кто-то отвечал ему; этим собеседником мог быть лишь Гицэ Ботгрос.

Никоарэ остановился, прислушался.

— Дьяк, сударь мой, — молил Ботгрос, — сделай милость, скажи ты государю, что я верный ему слуга. Столько он потерял, так пусть возле него будет душа, преданная ему. Сие на пользу ему будет.

— Не проливай слез, батяня Гицэ, ты ведь не баба, — проговорил логофет Раду. — Государь благосклонно примет твой дар. В такие часы одни друзья могут принести ему успокоение.

— Верно, дьяк. Вотще жаловаться, вотще слезы лить, вотще вопрошать. Никто ответа не даст. Отчего вянет цветок весенний, отчего пересыхает родник… Вот и государь… Он слышит нас. На коленях молю, светлый государь, не отврати лица своего от меня.

36. ПРАВЫЙ СУД

По господареву велению в пятницу ноября тридцатого дня открылся в тронной палате суд над боярами, предавшими Иона Водэ в лето 1574.

Судьями были: двадцать два старейших рэзеша из волостей, шесть государевых и его высокопреосвященство митрополит Анастасий, глава суда. Государь Ион Никоарэ Водэ сидел тут же на троне, держа в руках меч и булаву; позади него с обнаженными саблями стояли двенадцать его ратников с Острова молдаван.

Ворота крепости отворились, и во двор лавиной хлынул народ, который впустили при условии, что будет он вести себя чинно и мирно, не нарушая судебного разбирательства гиканьем, воплями и хулою на судимых злодеев. Кругом двора в два ряда стояли копейщики.

Погода была по-прежнему тихая, ласковая. В девятом часу утра солнце весело играло, проникая сквозь оконца палаты. Высокий суд открылся, митрополит Анастасий прочитал молитву «Царю небесный». Судьи встали. По окончании молитвы Водэ сел на престол, а судьи, продолжавшие стоять, все разом поклонились Никоарэ.

Заговорил митрополит Анастасий:

— Братья православные, государь Ион Никоарэ призывает нас начать ныне и продолжать в последующие дни до двадцатого декабря включительно суд над боярами, продавшими три года тому назад, в пору войны Иона Водэ с оттоманами, государя своего и отчизну. Государь Никоарэ говорит: «Нет прегрешения страшнее того, что совершили сии бояре: богопротивней оно убийства отца, матери и братьев, ибо сие есть измена отчизне, иудино предательство, проклятое во веки веков». И повелевает государь: пусть народ увидит ныне гибель сих бояр; да примут они кару в сей быстротечной жизни, а не в день страшного суда.

Митрополит Анастасий остановился, поглядывая на господаря.

Лицо у Никоарэ Водэ было печальное и бледное от бессонной ночи.

— Таково в точности мое повеление, — внятным голосом проговорил он.

Тогда митрополит опустился в кресло. Перед судьями явился логофет Раду в воинском облачении с саблей у пояса. Он открыл книгу с именами виновных, составленную по списку капитана Негри, и положил ее на стол. Отдельно положил перечень тех, кого надобно было судить в первый же день.

Он поклонился и сказал:

— Достойные судьи, к тому, что сказано преосвященным владыкой, митрополитом, возглавляющим высокий суд, государь еще прибавляет: «У правосудия на глазах повязка. Меч его разит, не ведая жалости».

Судьи вздрогнули; никто не проронил ни слова.