Николай Языков: биография поэта

…Сжалился Бог и к спасениюСхимнику путь указал:Старцу в молитвенном бденииНекий угодник предстал,Рек «Не без божьего промыслаВыбрал ты дуб вековой,Тем же ножом, что разбойничал,Срежь его, той же рукой!Будет работа великая,Будет награда за труд;Только что рухнется дерево —Цепи греха упадут».

Смерил отшельник страшилище:Дуб – три обхвата кругом!Стал на работу с молитвою,Режет булатным ножом,Режет упругое дерево,Господу славу поет,Годы идут – подвигаетсяМедленно дело вперед.Что с великаном поделаетХилый, больной человек?Нужны тут силы железные,Нужен не старческий век!

В сердце сомнение крадется,Режет и слышит слова:«Эй, старина, что ты делаешь?»Перекрестился сперва,Глянул – и пана ГлуховскогоВидит на борзом коне,Пана богатого, знатного,Первого в той стороне.Много жестокого, страшногоСтарец о пане слыхалИ в поучение грешникуТайну свою рассказал.

Пан усмехнулся: «СпасенияЯ уж не чаю давно,В мире я чту только женщину,Золото, честь и вино.Жить надо, старче, по-моему:Сколько холопов гублю,Мучу, пытаю и вешаю,А поглядел бы, как сплю!»Чудо с отшельником сталося:Бешеный гнев ощутил,Бросился к пану Глуховскому,Нож ему в сердце вонзил!

Только что пан окровавленныйПал головой на седло,Рухнуло древо громадное,Эхо весь лес потрясло.Рухнуло древо, скатилосяС инока бремя грехов!..Господу Богу помолимся:Милуй нас, темных рабов!

Ситуация, вроде бы, предельно схожая. Но —

Но на чем для старца (будем называть героя так, потому что он уже не атаман Кудеяр и еще не инок Питирим – между ними) закручивается ситуация? «В сердце сомнение крадется» и в этот момент он «слышит слова», которые, как он сперва уверен, звучат в его собственных голове и сердце – «Что ты делаешь?», стоит ли это делать; поэтому и «перекрестился сперва», чтобы отогнать морок – морок собственных сомнений, ставших искушением, зазвучавшим вроде бы извне, но кто его знает, извне ли? – лишь после этого «глянул» – и… Он готов был кого угодно и что угодно увидеть, или не увидеть вообще ничего и удостовериться в итоге, что слышит голос внутри себя, и тут «Пана Глуховского видит на борзом коне». И когда на него накатывает это «вдруг», накатывает бешеный гнев, который нисходит как чудо – он сам не знает, бьет он ножом по живому человеку или по мороку, который при прикосновении ножа развеется как дым.

Собственно, более подробный и глубокий анализ строя баллады (во всем комплексе подходов: формально-стиховедческом, историческом, культурно-традиционном и т. д.) показывает, что Некрасов до конца очень тонко и выдержанно оставляет простор для двойного понимания, что даже когда «пан окровавленный пал головой на седло», мы не можем быть уверены, что это не продолжение морока, что искушение не развеялось, а приняло видимость трупа для смущения и устрашения старца; авось, хоть так удастся его пронять и заставить отступиться (оступиться) – авось, хоть сейчас дрогнет и откажется от своего труда… Но в ответ «рухнуло древо великое». Роспись такого анализа, однако ж, для другой книги – иначе он поглотит энное количество страниц, которые нам для другого пригодятся.

Главное в другом. Главное – что старец не столько вонзает нож в пана Глуховского, сколько в самого себя: в свои сомнения, в свои неизжитые грехи, в свою назревающую готовность предать взятый на себя труд во славу Божию… Морок, ему явившийся – это он сам.