Так что дело в другом. Знакомство с Пушкиным послужило неким катализатором, созданы – в дружбе и споре, в согласии с Пушкиным и в противодействии ему – исторические повествования нового уровня, «Олег» и «Волхв», окончательно заброшен «Меченосец Аран» и другие попытки создать нечто значительное на основе Ливонской истории, иное звучание начинают приобретать его дружеские послания и элегии. И если совсем недавно и Масленица, и Пасха, и соблюдение великого поста было для него больше формальностью, пусть внутренне необходимой, чтобы подчеркнуть свою «русскую особость», то теперь они занимают все более важное место в его жизни. Он ворчит на аморфность и размытость веры у немцев, и – если вчитаться – на отсутствие русской красочности в их вере: Пасха означает чинный поход в кирху застегнутыми на все пуговицы; ни красных яичек, ни куличей, ни троекратных лобызаний, ни радости голубому небу и особому, переливчатому, колокольному звону… В письме матери 5 апреля 1827 года Языков с гордостью сообщает, что «Я говел на Страстной неделе, исповедовался, причастился – и после текущих праздников снова примусь за труды и подвиги духовные». И завершает письмо – «Христос воскрес!» – и это он, который совсем недавно завершал письма совсем другими приветствиями, а в стихах хвалил «немчизну» за то, что здесь творческий гений «…Христа ради не привязан К самодержавному столбу!»
Сыграла свою роль и история с корпорацией русских студентов «Рутения» («Ruthenia»). В Дерптском университете существовали самые разные студенческие корпорации, но объединения многочисленных русских студентов не было. Языков создает такое объединение, чтобы сплотить земляков, и оно получает большую популярность. Но для того, чтобы получить все права и привилегии, которыми обладали другие корпорации, надо было официально зарегистрировать корпорацию у руководства университета. Несколько раз «Рутению» пытались зарегистрировать – и каждый раз в регистрации отказывали. Языков возмущен: зарегистрированы даже такие корпорации, у которых в уставах открыто сказано, что они исходят из традиций Ливонского или Тевтонского орденов, у которых в уставе участие в дуэлях провозглашается почетной обязанностью членов, а мирная «Рутения», которая лишь стремится лишь объединять русское землячество и ставит перед собой лишь культурные, просветительские и благотворительные цели, почему-то, видите ли, университет не устраивает! Языков усматривает в этом и хамски-пренебрежительное отношение к русским, и немецкое чванство, и отказ признавать русскую культуру (и поэзию в том числе) полноценной. История с «Рутенией» сильно способствует переходу Языкова с про-немецких (одно изобретенное им слово «немчизна» чего стоит!) на анти-немецкие позиции. «Меченосец Аран» и другие замыслы, которые должны были прославить ливонскую старину, окончательно похоронены.
(Про историю «Рутении» уже был разговор…)
Итак, теперь Дерпт все больше душит Языкова и он мечтает удрать куда подальше. При этом, как всегда, ему никого не хочется обидеть. В письмах родным он говорит о горячем желании как можно скорее покинуть Дерпт, вернуться к «Волге-матушке широкой», подальше от края, «где веселится немчура». А вот Татаринов остается в глубоком убеждении, что Языков покидает Дерпт лишь по настоянию и под нажимом братьев, прежде всего Александра: Языков стесняется (или лучше сказать «комплексует»?), что его желание покинуть Дерпт может быть истолковано друзьями в том смысле, что и их дружба Языкову надоела, что он хочет избавиться от них, хотя бы на время – и, прямо этого не говоря, своим молчанием дает понять, что, да, отбывает не совсем по своей воле… Опять проявляется его добродушие, боязнь нанести обиду другому; насколько он может быть резок, язвителен и даже беспощаден в своем творчестве, настолько он, как всегда, деликатен в личных отношениях.
Кроме того, ему нужно к кому-то «прилепиться», найти новую духовную опору, нового учителя после смерти Рылеева – раз уж Пушкин наставником стать категорически отказывается.