Николай Языков: биография поэта

Для Николая Языкова – да и для всей семьи – это страшный удар. Отец был центром притяжения, вокруг которого вращалась семейная жизнь, как бы далеко ни разносило детей; это им была создана удивительная атмосфера семейной любви и доверия, с мягким юмором превращаемых в семейную игру, где были немыслимые прозвища, провозглашение семьи «Конторой», бесконечные импровизации и едва ли не «спектакли» и «капустники» на темы семейной привязанности – не от них ли развился в Николае Языкове тот дар стихотворной импровизации, с которым нам предстоит встретиться чуть позднее. Простой отставной поручик и провинциальный богатый землевладелец Михаил Петрович Языков, почитавший Державина, Ломоносова и старые выпуски «Русского Вестника» был далеко не прост, когда вглядываешься в глубину его души и в то ощущение поэзии быта, которое он сумел передать своим детям. Да, он бывал так же простодушен и добродушен (а порой, кажется, и прекраснодушен), как и его младший сын; что ж, в то время, в его поколении, многие помещики глядели на жизнь через розовые очки, но не всем было дано совмещать это с… «поэтической трезвостью существования», если позволите употребить такое немножко парадоксальное выражение; с той трезвостью, которая наделяет даром любить свою семью и все окружающее истинной глубокой любовью, без сентиментальности и без начетничества.

В семье сразу происходят резкие перемены. Петр Михайлович бросает Санкт-Петербург и переезжает в имение, чтобы управлять делами всей семьи. Все последующие годы будут для него загружены донельзя, просто удивительно, как он все успевал, ведь он и научную работу не бросил, и то и дело в экспедициях, где им сделаны первые крупные открытия в геологии и палеонтологии; он одной рукой пишет научные статьи, другой – заполняет хозяйственные книги и финансовые подсчеты, причем и с тем, и с другим справляется очень удачно, растут и благосостояние семьи и его научная репутация. Такое впечатление, что он должен был почти не спать, чтобы все успевать. И все это – тихо, скромно, без малейших претензий на то, что «раз я старший и главный, будете все ходить у меня по струнке!» Только забота, только мягкая и ласковая опека…

Может, поэтому он так мало пишет братьям, прежде всего младшему брату, сначала в Санкт-Петербург, а потом в Дерпт: времени на письма не хватает просто катастрофически. Основную переписку дерптского периода будет вести с Николаем Языковым брат Александр: остающийся в Петербурге, при Кикине, чтобы как можно выше подняться по карьерной лестнице.

Что до Николая Языкова, то он затевает новые резкие перемены в своей жизни – чуть ли не «идет вразнос», попросту говоря. Не проучившись и трех месяцев, он порывает и с Фетиным, и с Институтом инженерных наук (как часто именовали запросто Институт инженеров путей сообщения). И ведь его доводы неразумными не назовешь: во-первых, даже после того, как съехал «сосед», Фетин так и не предоставляет ему отдельную комнату, продолжает держать в проходной – практически, в прихожей – где и холодно (прихожая почти не протапливается, в отличие от внутренних комнат), и неудобно, и неуютно; занятия математикой, на которые подписался Фетин – сикось-накось, изредка, фикция, а деньги он продолжает драть как за полноценное преподавание математики; во-вторых, резко изменилась атмосфера в Горном институте, после разгрома Казанского университета, где во главе был поставлен пресловутый Магницкий (мракобес – как осторожно соглашаются («допускают») даже близкие к царю люди) и назначения попечителем Санкт-Петербургского университета Рунича, который действует в духе Магницкого, приходит черед и Горного института, и Языков жалуется, что вместо нормальной учебы получил сплошную муштру и всяческие притеснения, и ему, и всем другим студентам в такой ситуации не до наук; новый директор Горного института полковник Резюмон держит студентов, по выражению Языкова, «в ежовых рукавицах», прибегая к чисто воинской системе дисциплинарных наказаний и взысканий; – вывод у Языкова один и железный: от такой «учебы» надо бежать куда подальше! Казенная муштра его просто погубит! В итоге, пребывание Языкова в Горном институте через полгода завершается краткой записью: «Выключен за нехождение в Институт».

Все окружающие не очень, мягко говоря, одобряют этот очередной демарш. 6 апреля 1820 года, перед самым отчислением Языкова, Свербеев пишет его брату Александру: