Николай II

«Однажды Индия станет нашей», — писал Николай отцу во время своего путешествия на Дальний Восток. И Александр III сделал на письме следующую приписку: «Думать об этом всегда, но никогда не говорить вслух». Да и помимо этого у русских возникали конфликты с англичанами повсюду в Азии: из-за контроля над проливами, из-за Персии, Афганистана, Тибета.

Между этими двумя странами — «медведем» и «китом» (один царил на земле, другой — на морях) — существовало своеобразное соперничество. Когда принцы, князья и офицеры этих двух стран встречались на яхте Вильгельма II или в Ганновере, они не пропускали случая, чтобы не бросить друг другу вызов. Однажды даже устроили состязание в красноречии: представитель Ее Величества английской королевы Виктории военный атташе Мор-Молине защитил ее честь, сумев ответить на два десятка тостов гвардейских гусаров. Немцы быстро сдались — они поднимали тосты только за участников банкета, тогда как русские продолжали пить за каждого князя, за каждый полк и т. д. Мор-Молине был единственным, кто выдержал до конца состязание с русскими.

Короче говоря, к англичанам относились с уважением.

Обида на Вилли

Русские уважали также и немцев, однако по отношению к Берлину существовало традиционное недоверие, и дело было не только в покровительственном тоне Вильгельма в его отношениях с Николаем II. Мать Николая, урожденная датчанка, ненавидела пруссаков за то, что они захватили в 1864 году — тогда, когда она вышла замуж, — Шлезвиг-Гольштейн. Александр III был зол на немцев за то, что они за его спиной созвали Берлинский конгресс для урегулирования болгарского вопроса. Со времени заключения Союза трех императоров царь как бы попал в ловушку: он оказался связанным в своих отношениях с Австро-Венгрией. Бисмарк пошел на подписание договора о взаимных гарантиях только с Россией, и это означало, что Германия не будет более поддерживать антирусские настроения, однако после ухода Бисмарка в 1890 году договор не возобновили, и поэтому между Берлином и Санкт-Петербургом больше не было доверия.

Относительная изоляция России в 1894 году позволила Александру III в тосте, обращенном к Николаю Черногорскому[4]

, сказать: «Вы — мой единственный настоящий Друг».

И это было почти так.

Ведь союз с Францией выпадал из рамок династических соглашений, и, когда в 1891 году Александр III завязал отношения с Французской республикой, это не могло не вызвать шумного негодования. Однако с точки зрения русских интересов этот союз был необходим. Франция оказывала России финансовую помощь, по поводу которой, правда, было немало пересудов. Кроме того, существовала необходимость противопоставить этот альянс парализующему влиянию системы союзов, заключенных в Берлине и Вене, а также создать противовес Англии на морях. И наконец, существовала еще одна, последняя, но не менее важная причина, которую никогда не приводили французы: Россия опасалась, как бы усиление Германской империи не привело к исчезновению Франции как страны, следовательно, ее надо было защитить. И прежде всего ее следовало уберечь от стремления к реваншу — подлинному самоубийству. В этом заключалась одна из тайн франкорусского союза с точки зрения русских интересов и представлений о нем Николая II. Однако все эти цели, преследуемые союзом, раскрывались постепенно.

Когда самодержавие пошло на сговор с оборванкой…

После поездки Николая II во Францию Европа издевается… над Францией. Венские, немецкие, итальянские карикатуристы предаются этому с большой радостью. Мюнхенский сатирический журнал «Югенд» изображает старую гувернантку мадам Благоразумие преподающей советы мадемуазель Франции, как вести себя, но сумасбродка не обращает на них внимания: она бросается на шею царю, наряженному казаком, задирает ноги и выставляет напоказ свое нижнее белье. Или же: французский петух, опираясь на русского медведя, пренебрежительно посматривает на прусскую лисицу, бросающую вожделенные взгляды на ускользнувшую жертву. Туринский сатирический журнал «Асино» немилосерден: тяжелая корона с возложенными на нее черепами давит тяжелым грузом на русских, сосланных в Сибирь и посылающих французам в виде символического подарка свои республиканские настроения. «Мир перевернулся, — говорят в Вене, — вчера Марианна укрощала диких животных, а сегодня русский медведь ведет ее на поводке». «В чем разница между вашей империей и нашей республикой?» — спрашивает санкюлот. А русский мужик отвечает: «Да знаешь, дружок, вы цивилизуете мир с помощью гильотины, а мы — виселицы». Но самая дерзкая сатира помещена в «Дер флох». Марианна здесь изображена кокоткой; она в ресторане подпаивает русского царя, а потом гарсон, стоящий у его пустого стула, заявляет (намек на русские займы): «Месье ушел, оставив вам счет». Проститутка, млеющая перед очаровательным принцем, — унижен не царь, а республика. Николай предстает рыцарем, кесарем-покровителем, тогда как Феликс Фор[5] — безвольным холуем, готовым на все, чтобы обольстить царя.