Никта

Собственно, чтение было моим единственным времяпровождением. Не имело значения, какая комната, стеллаж или полка — я брал первую попавшуюся книгу и возвращался в свою жилую комнату, которая находилась за первой дверью по левую сторону. Не я её обустраивал под жилище: комната уже была такой, когда я появился тут. Роскошный стол чёрного дерева, чёрное же кресло, на которое не постыдился бы сесть самый избалованный царёк, и большая кровать с мягкой периной — это было всё убранство комнаты. Пищевых припасов и отхожего места я не нашёл; впрочем, и не припоминается, чтобы я испытывал голод или потребность облегчиться. Нескончаемое чтение — вот всё, что я помню: раз за разом я садился на кресло, открывал новую книгу, ставил свечу поближе, чтобы было больше света, и начинал читать. При отсутствии других событий в моей жизни этот навык с годами отточился до таких высот, что я буквально исчезал из комнаты, погружался в другой мир. Я шевелил губами, переворачивал страницы, хмурил лоб — но не чувствовал этого, не видел текста и не замечал, как свеча становится короче, пуская восковые слёзы. Вряд ли будет преувеличением, если я скажу, что стал лучшим читателем, который когда-либо жил на этом свете, или в других. Раз начав чтение, я не мог прерваться, пока не достигал конца, каким бы ни было очередное повествование.

Некоторые из них были наивны в своей простоте: молодые воины свергали злых королей, в одночасье побеждая всё его войско — храбростью ли, хитростью ли. Вместе с этими розовощекими молодцами я завоёвывал трон, соблазнял юных принцесс, вёл армии в великие битвы. Звенели мечи, свистели стрелы, ноги сжимали стремена, когда боевой конь подо мной устремлялся в атаку. А когда все противники были повержены, и на меня возлагали корону из сияющего золота, я садился на престол, держа за ладонь свою красавицу-жену, и клялся кланяющейся мне толпе, что буду править достойно и мудро. Меня переполняли счастье и гордость, и завершающая точка вызывала у меня внезапное смятение; я вздрагивал и с разочарованием постигал, что сижу за столом в полутьме, а свеча догорает, и пламя её становится алее и длиннее.

Бывало и наоборот — конец книги становился для меня избавлением. То были жуткие истории, страшные, кровавые, где трупы встречались чаще, чем живые люди. Кто-то страдал, кто-то умирал, кого-то подвергали жесточайшим пыткам — и я, растворённый среди страниц, пропускал всё это через себя. Дыхание моё становилось сбивчивым, глаза стекленели, пальцы сами собой хватались за край стола — но губы всё так же продолжали шептать прочитанное, и одна ветхая страница переворачивалась за другой. Пробуждаясь после безрадостного финала, я облегчённо вздыхал и вытирал холодный пот со лба.

Но то были две крайности — большинство историй столь сильных ощущений не вызывало. Моим любимым чтением были спокойные, безыскусные рассказы о простых людях, об их жизнях и превратностях судеб. Люди рождались в узком пространстве между переплётами, жили там, зачинали детей, работали и умирали. Такие сюжеты были мне больше по нраву, чем те, в которых страсти звенели пружиной, увлекая меня в свои дебри; после них можно было спокойно посидеть, глядя на гаснущую свечу, потом с ленцой встать и отправиться в постель, а не мерить комнату шагами в попытке избавиться от осколков чужих жизней, занозой вонзившихся в разум.

Иногда, закрывая книгу, я испытывал внезапный приступ отчаяния, от которого сдавливало горло, и слёзы туманили взгляд. Вопросы, накопившиеся за долгие годы, теснились в голове, разрывая её изнутри. «Кто я такой? — спрашивал я себя. — Как я сюда попал? За какие грехи? И сколько мне здесь ещё быть?». В молодости я в панике выбегал в коридор и бежал, бежал вперёд в темноту без оглядки, даже не захватив с собой канделябр… и ворсистая тьма принимала меня, обволакивала и успокаивающе гладила по спине. В конце концов, я падал без сил на каменный пол и в исступлении бил по нему кулаками, пока не терял сознание. А когда вновь открывал глаза, оказывалось, что я лежу на кровати, а на столе, как всякий раз после пробуждения, горит новая свеча, зажженная незнамо чьей рукой. Жмурясь от головокружения, я вставал на ноги и выбирался в коридор, чтобы найти для себя следующую книгу и новое приключение.

Но что бы ни произошло со мной — в какие бы далёкие странствия меня ни завели истории при колеблющемся пламени свечи, в каком бы обличии я ни предстал, в каких бы жарких объятиях ни нежился — глубоко внутри всегда тлеет искра окончательной истины: вот я сражаю врагов, срываю цветы для возлюбленной, подбрасываю к небу смеющегося малыша — а где-то совсем рядом под тёмным небом меня терпеливо ждёт та единственная, которой я когда-либо принадлежал и буду принадлежать; та, кто смотрит в ночь пустыми глазами и точно знает, что рано или поздно я выплыву из глубин самых красочных видений, чтобы вернуться к ней. Моя единственная. Моя неповторимая. Моя Альфа, моя Омега, моя любовь.

Моя Никта.

2013 г.