Никто не уйдет живым

Шрамы от пережитого проявлялись странным образом. Шорох и шелест пленки никогда больше не станет просто фоновым шумом; полиэтилен утратил свою утилитарную невинность три года назад. Она не сможет жить там, где есть вид на поздневикторианский дом; сама конструкция некоторых зданий заставляла Эмбер внутренне содрогнуться, когда она проходила мимо. Ей случалось выбегать из комнат, демонстрируя свою неприязнь к запаху лосьона после бритья от «Пако Рабан», вызывавшему панические атаки. От первого взгляда на остриженные волосы на выложенном плиткой полу парикмахерской, куда она зашла, чтобы обрезать свой длинный хвост и выкрасить остаток черным, ее замутило. Она не могла терпеть пыль на полу любой комнаты, в которой оказывалась, и отказывалась ложиться спать в комнате с камином; прежде чем она вступила во владение фермерским домом, все камины в нем разобрали, а дымоходы заложили.

Она едва помнила большинство недавних снов после пробуждения, от них сохранялись только остаточные страхи, прекращавшие тревожить Эмбер, когда она сознательно смотрела в лицо их очевидной нелепости при свете дня. От некоторых кошмаров она до сих пор кричала и плакала во сне, но таких было все меньше и меньше. Шок от сюрреалистических сцен ослабевал по мере того, как время оставалось за кормой жизни, которую она направила по новому курсу, по мере того, как все большие расстояния отделяли ее от того места.

Минувшей ночью сон был другим. Он обладал такими свойствами, каких у сна быть не должно: запахами, температурой, звуками и голосами, слишком громкими, чтобы происходить из путаницы в бессознательном мозге.

Она была в своем доме, Эмбер была в этом уверена, но он трансформировался в иное здание, то, в котором она тоже когда-то видела сны, точно такие же яркие; а еще она пережила там события, которые были невозможны, как говорили ей врачи, терапевты и психологи – терпеливо, спокойными голосами, в столь многих умиротворяющих комнатах.

Сон пришел слишком легко, словно призванный самим фактом того, что она думала о доме и мертвых девушках, позволила своему сердцу коснуться их.

«Что я сделала?»

Эмбер следила за часами на микроволновке. Как только полностью рассветет, она выйдет на улицу и… сделает что-нибудь… поедет. Поедет куда угодно. Может, навестит ближайший город или морской берег, сходит в аквариум, в зоопарк, прокатится на паровозе, прогуляется по пляжу, выпьет кремового чая [9], потому что быть одной в новом доме ей больше не хочется.

Желание уйти из дома разозлило ее.

«Уже?»

Ей казалось, что сельский дом ее обманул, как будто он заново научил ее получать удовольствие, но использовал обещание счастья как приманку.

Решив принять душ и переодеться, она замерла у подножия лестницы и посмотрела наверх, на гладкие стены и перила из розового дерева. Ее желудок сжался вокруг кофе и остатков рома. Шея и плечи напряглись. Она опасалась подниматься по этим ступеням и заходить вглубь своего прекрасного дома. Наверху, в кабинете, хранились реликвии, которые заставят ее видеть ужасные сны, снова и снова, в том месте, где она хотела жить мирно.

«Это никогда не закончится, потому что ты ему не позволишь.

Сожги все нахрен!»

Прижав к щекам широко растопыренные пальцы, Эмбер закрыла глаза. Прошло не меньше года с тех пор, как она чувствовала себя вот так; с тех пор, как ей было так плохо. Она почти забыла, насколько ей может быть плохо.

Ты што, думала, што сможешь просто уйти, детка? Што мы тебя не найдем, ага? Да ты смеешься, девочка.

Ага. Ага. Ты нам задолжала за комнату денег на три года. Хо, хо, хо.

А ты думала, што Макгвайры – это тебе манды какие-нибудь?

«Прекратите! Прекратите!»

Она открыла глаза.

Не впускать их. Только не их голоса. Больше никогда. Потому что когда она услышит писк тех крыс, с которыми разобралась в том засранном доме, то увидит перед собой два жестоких и костлявых лица. Она начнет диалог, разговор, который терпела почти каждый день в течение года после того, как спаслась от них, пока они болтали и потешались, и манипулировали, и выворачивали ее разум. Понадобился год когнитивно-поведенческой терапии, чтобы утихомирить их голоса.

Эмбер поднялась по ступеням.

На полпути она заметила пыль: огромный клок черно-серой дряни нахально лежал посреди ступеньки.

Семьдесят два

Эмбер вспомнила, как ее инструктор по вождению спрашивал: «Кому вы сигналите?» – разозлилась и выключила поворотник.

Она получила права за два месяца до того, как отправилась в первый океанский круиз, и теперь инстинктивно включала сигнал каждый раз, когда поворачивала «Лексус», даже если машин на дороге не было. Однако все, что хоть чуть-чуть увеличивало безопасность, было хорошо; безопасности слишком много не бывает.

Эмбер поставила машину на ручник и потянулась за брелоком на ключе, торчащем из зажигания. Как только она нажала кнопку в центре брелока, по металлическим прутьям ворот в конце дороги прошла дрожь. Замки отщелкнулись, и створки начали открываться.

Назад, в укрытие: домой.