Нью-Йорк

– Друг мой, вы все-таки можете мне пособить. Я уже направил просьбу генералу, но если вы способны на него повлиять, то, может быть, окажете любезность меня поддержать. Шпионов вешают, как преступников. Он совершит доброе дело, если позволит мне быть расстрелянным как джентльмен.

В октябре отец сказал Абигейл, что получил письмо от Грея Альбиона, – тот написал, что армия выступает на север. Похоже, Корнуоллис счел возможным пройти по всему Восточному побережью. Джон Мастер был настроен менее оптимистично.

– Клинтон обеспокоен. Он говорит, что Корнуоллис неплохой полководец – отчаянный, всегда рвется в бой, но в этом и его слабость. В отличие от Вашингтона, Корнуоллис так и не научился терпению. После недавних побед он стал героем на час, пользуется своими аристократическими связями, общается напрямую с правительством и воображает, будто может делать что вздумается. Клинтона вынудили направить ему подкрепление, но он боится, что Корнуоллис переоценивает себя.

Он не развил эту тему, но Абигейл поняла намек:

– Ты хочешь сказать, что Альбиону грозит опасность большая, чем он думает?

– О нет, я смею надеяться, что с ним ничего не случится, – ответил отец.

В дальнейшем Клинтона заставили отрядить к Корнуоллису новые войска. Он отдал их под командование опытного военного – своего нового подчиненного, предателя Бенедикта Арнольда.

Джеймс Мастер не пошел на казнь Андре. Просьбу Андре о расстреле не удовлетворили, но ему позволили самому надеть на шею петлю, и он сделал это так ловко, что, когда телега отъехала и он повис, смерть наступила почти мгновенно.

Однако в последующие месяцы Джеймс постоянно размышлял над словами Андре, касавшимися Абигейл. Если бы он мог повидать сестру, то сразу бы и заставил ответить. Но он ничего не мог сделать – одна только мысль о его тайном проникновении в город взбесила бы Вашингтона. Он взялся за письмо к отцу, но отложил его по ряду причин. Во-первых, было ясно, что Грея Альбиона в Нью-Йорке нет и вряд ли их отношения развиваются. Во-вторых, он не хотел доверяться бумаге, так как письмо могло оказаться в чужих руках. Но главной была обида на сестру – за то, что поступала против его воли, и на отца – за то, что тот, как и она, ничего ему не сказал. Поэтому он напряженно обдумывал случившееся.

И Бог свидетель, наступившей зимой у него было много времени на размышления.

Свой зимний лагерь Вашингтон снова разбил в Морристауне. Однако на сей раз он рассредоточил свои войска, надеясь на то, что люди и лошади будут питаться получше. Зима выдалась непохожей на прошлую, но горя было хоть отбавляй. Континентальные бумажные деньги, печатавшиеся конгрессом, практически обесценились – они подешевели в три тысячи раз. Считалось, что войска должны получать жалованье из тех провинций, откуда пришли, и пенсильванцам, например, не платили уже три года. Обнаружив, что крупная группа бойцов была на грани мятежа, генерал Клинтон выслал гонцов с предложением полной выплаты жалованья, если солдаты перейдут на его сторону, но пенсильванцы, как бы ни были злы, восприняли этот подкуп с презрением, а после им, слава богу, наконец заплатили. Звучали и другие протесты, но войска патриотов все-таки пережили зиму без серьезных потерь.

Тем не менее силы патриотов были на исходе. Стремясь сплотить остатки войск на Юге, Вашингтон послал к ним неукротимого Натаниэля Грина, но знал, что бойцов там осталось ничтожно мало. При всей своей выдержке и закалке он признался Джеймсу: «Если летом к нам не примкнут французы и не помогут нанести мощный удар, то я не знаю, как продолжать войну». И никому не хотелось думать о последствиях падения патриотов.

Заняться же до тех пор было нечем, и Джеймс, пока тянулись долгие и унылые месяцы, размышлял об Альбионе и сестре. Мало того что окружающий мир был зловещ и полон опасностей – его одолевали фантомы. Он чувствовал себя брошенным родными, беспомощным, никчемным. Его одолевали воспоминания о неудачном браке и мысли о надменности, холодности и жестокости англичан. Порой ему, пусть и вовсе несправедливо, мнилось, что Альбион и сестра действовали с умышленным коварством, и он изнемогал от слепой ярости. В конце концов он решил, что Альбион задумал разрушить его семью, похитить сестру и увезти ее в отныне ненавистную Джеймсу страну. «Да что там говорить, – подумал он даже, – если я не выживу, то они с отцом, чего доброго, вывезут в Англию и Уэстона!»

За всеми этими фантазиями, которыми он мучил себя, скрывалось страстное, раньше неведомое чувство собственной принадлежности. Абигейл и Уэстону, его обожаемой родне, не бывать англичанами. Ему была невыносима сама мысль об этом. Они не англичане, они американцы.

Весной просочились новости с Юга. Патриоты вступили в бой с Корнуоллисом и нанесли ему урон. Даже грозный Тарлетон был тяжело ранен. Но Корнуоллис и Бенедикт Арнольд наступали в Виргинии. Пал Ричмонд, а ныне Арнольд обосновался на побережье.

Вашингтон – и это было для него типично – не мог не заметить, хотя и не знал причины, что Джеймса что-то гложет, и вызвал его к себе.