Ночь, которая никогда не наступит (СИ)

Когда я, наконец, приступила к завтраку, я услышала чьи-то шаги в прихожей перед кухней. Я сидела спиной к двери, мне хотелось, чтобы посетитель застал меня в самой непринужденной обстановке и увидел мои идеально порезанные кусочки омлета симметрично разложенные по тарелке, поэтому я не стала оборачиваться. Шаги были тяжелыми, мужскими, и мне даже захотелось, чтобы это был Винсент, который непременно бы прокомментировал мой завтрак, хотя и, наверняка, не очень лестно.

- Приятного аппетита, - сказал Генрих.

Я обернулась, надеясь, что мне послышалось. Генрих стоял около кофемашины и загружал в неё капсулы. Я была уверена, что он мертв. Но он выглядел совершенно так же, как и вчера, будто бы убийство человека его никак не изменило. Я не знала, какие должны были случиться перемены в нём после этого, я вовсе не думала, что у него нальются кровью глаза, или он станет ходить с тесаком в руке, но хоть что-то должно было измениться.

- Тебе налить кофе?

Кое-что все-таки изменилось. Его голос звучал чуточку более весело, чем раньше. Да я и не ожидала, что он может предлагать кому-то кофе с утра или даже желать приятного аппетита.

- Нет, - ответила я, удержав себя от привычной вежливости.

Генрих достал из шкафа черничный пирог, который обычно заказывала для себя Джулия. Она была вечно простужена и боялась отслоения сетчатки из-за плохого зрения, поэтому заявила организаторам, что каждый день ей непременно нужно есть чернику. В принципе, мы все могли исполнять свои капризы в еде. Поняв это, Бен просил ежедневно доставлять ему еду из разных фастфудов, а Винсент устроил истерику, что не представляет свою жизнь питайи. Но, несмотря на нашу конкуренцию за выживание, я не видела, чтобы кто-то претендовал на чужую еду. Генрих сел напротив меня, поставил перед собой целый пирог, предназначенный Джулии на несколько дней вперёд, и стал разрезать его на крупные куски. Я поймала себя на дурацкой мысли, что это показалось мне почти таким же кощунственным, как выстрел в лицо Бригитты.

Генрих взял со стола мою чайную ложку, которую я приготовила для того, чтобы положить себе сахар. Он будто бы совсем этого не заметил, хотя всё время, что я его знала, он казался мне очень внимательным. Он стал ломать пирог ложкой, разбрызгивая начинку, и с нескрываемым удовольствием погружать куски себе в рот.

- Хотел поздравить тебя. Я сегодня смотрел рейтинги шоу, ты в первой пятерке. Организаторы шоу не раскрывают конкретные цифры, чтобы сохранить интригу. В первой пятерке ты, твой отец, Фабьен и Лени.

Он назвал лишь четверых, упустив Бригитту. Вряд ли рейтинги шоу успели обновить со вчерашней ночи, она должна быть пятой. Я ничего не ответила, мне хотелось уйти. Но отчего-то я представила, что если я поднимусь с места и повернусь к двери, он выстрелит мне в спину. Если после убийства Бригитты он до сих пор здесь, почему бы ему не сделать это снова. Генрих залпом выпил свою маленькую чашку с кофе и поднялся, чтобы налить чай. Он снова взял не свою кружку. Я не знала, чью, но она явно принадлежала не ему, на ней были нарисованы розовые кролики. Пока он наливал кипяток, я подумала, что это лучший момент, чтобы сбежать, но так и не сдвинулась с места. Когда Генрих вернулся за стол, я сделала вид, будто бы вовсе его не замечаю, продолжив есть свой омлет.

- Помоги мне понять, почему эти люди - самые популярные. Я думаю, что дело в жалости. Это такое привязчивое чувство, которое заставляет людей стыдиться своего благополучия и делать поступки, которые не несут им никакой пользы. Возьмем для примера Лени. Восемнадцатилетний молодой человек, который только вышел из сиротского дома. Он обладает щенячьими грустными глазами и очаровательной манерой разговаривать. В целом, он ничего не добился и не принес никому пользы. Государство всю его жизнь тратило на него деньги, и ему придется проработать, по крайней мере, ещё восемнадцать лет, чтобы хотя бы покрыть расходы. Более того, у него нет родителей или других родных, которые будут грустить, если он умрет, и понизят на время свою работоспособность. Тем не менее, среди двадцати человек, каждый из которых полезнее него, он в пятерке лидеров.

Мне стало стыдно оттого, что Генрих был прав. Он говорил об этом цинично, я никогда не мыслила в рамках пользы для общества, но, тем не менее, была согласна, что жалость является превалирующим чувством в выборе, кого нужно спасать. Я сама сочувствовала Лени и желала ему чуточку больше добра, чем другим людям. Но я предпочитала называть это не постыдным словом «жалость», а желанием помочь более одинокому и незащищенному.

- Он может казаться людям интересным, - соврала я, чтобы убедить скорее себя. Каждый человек интересен, не бывает посредственных и скучных, но далеко не во всех это можно рассмотреть сразу, тем более с экрана телевизора.