Ночь нежна

– Наверное, вы правы, – отозвался Дик с нарочитым безразличием.

Николь затихла. Дик предпочел бы, чтобы она продолжала болтать – тогда он мог бы и дальше играть нехитрую роль глухой стенки, но она молчала, и ему все же пришлось вступить в разговор:

– Вы теперь совершенно здоровы. Постарайтесь забыть прошлое и не переутомляйтесь хотя бы в течение ближайшего года. Возвращайтесь в Америку, начните выходить в свет, влюбитесь и почувствуйте себя счастливой.

– Я не могу влюбиться. – Она сосредоточенно соскребала мыском поврежденной туфли комок грязи с бревна.

– Обязательно сможете. Вероятно, не сразу, но рано или поздно влюбитесь, – возразил Дик и добавил безжалостно: – И заживете нормальной семейной жизнью, с кучей прелестных детишек. Уже то, что вы, в вашем юном возрасте сумели полностью восстановиться, свидетельствует о недюжинных возможностях вашего организма. Милая девушка, вы будете бодро шагать вперед, когда ваши сверстники уже будут едва волочить ноги.

…Боль отразилась у нее во взгляде, когда он отмерял ей эту дозу горького лекарства.

– Я знаю, что мне еще долго нельзя будет выйти замуж, – смиренно сказала она.

Дик был расстроен и не мог найти слов утешения. Он перевел взгляд на расстилавшееся перед сараем пшеничное поле, пытаясь вновь обрести свою хваленую стальную твердость.

– У вас все будет хорошо, здесь все в это верят. Доктор Грегори так гордится вами, что, вероятно…

– Ненавижу доктора Грегори, – перебила она.

– Ну, это вы напрасно.

Мир Николь, слишком хрупкий и неокрепший, разлетался на куски, и под его обломками отчаянно барахтались ее чувства и инстинкты. Неужели всего час назад она ждала его под навесом у входа и надежда украшала ее, как букетик цветов, приколотый к поясу?

…Шелк платья, шелести для него; пуговицы, держитесь крепче; цветите, нарциссы; воздух, будь тихим и свежим – для него…

– Приятно будет снова пожить вольно и весело, – пробормотала она.

На миг в нее вселился ее дед, Сид Уоррен, удачливый торговец лошадьми, и в голову пришла отчаянная мысль сказать Дику, как она богата, какими великолепными домами владеет ее семья, дать ему понять, что она представляет собой весьма солидный капитал. Но она преодолела искушение смешать все ценности в кучу и снова разложила их по боковым ящичкам своего викторианского туалета, хотя знала, что они ей больше не понадобятся: ничего у нее больше не осталось – лишь пустота и боль.

– Мне пора возвращаться в клинику. Дождь прошел.

Идя с ней рядом, Дик всеми фибрами чувствовал ее тоску, и ему хотелось губами осушить дождевые капли, упавшие ей на щеки.

– У меня есть несколько новых пластинок, – сказала она. – Жду не дождусь, когда смогу их вам проиграть. Вы когда-нибудь слышали…

В тот вечер после ужина Дик подумал: сегодня же положу конец этой неопределенности. Ему очень хотелось дать хорошего пинка Францу за то, что отчасти именно он втравил его в эту сомнительную историю. Он довольно долго ждал в вестибюле. Показалась фигура в берете, берет не был мокрым от дождя, как у Николь, он предназначался для того, чтобы закрывать шрам от недавней операции на голове. Глаза, глядевшие из-под берета, засекли Дика и приблизились к нему.

– Bonjour, Docteur.

– Bonjour, Monsieur.

– Il fait beau temps.

– Oui, merveilleux.

– Vous êtes ici maintenant?

– Non, pour la journée seulement.

– Ah, bon. Alors – au revoir, Monsieur[31].

Довольный тем, что сумел выдержать контакт с незнакомцем, чудак в берете двинулся дальше. Дик продолжал ждать. Наконец по лестнице спустилась медсестра и, подойдя к нему, сказала:

– Мисс Уоррен просит извинить ее, доктор. Она хочет полежать. И ужинать она будет сегодня у себя в комнате.

Медсестра ждала ответа, почти уверенная в том, что врач сочтет поведение мисс Уоррен проявлением душевного нездоровья.

– Вот как? Понимаю. Что ж… – Он сглотнул вдруг обильно подступившую слюну и сделал глубокий вдох, чтобы успокоить сердцебиение. – Надеюсь, ей скоро станет лучше. Благодарю вас.

Дик был озадачен и раздосадован. Но по крайней мере теперь он мог считать себя свободным.

Оставив для Франца записку с извинениями, что не сможет остаться к ужину, он отправился пешком к трамвайной остановке. Однако выйдя на перрон и увидев, как закатные лучи весеннего солнца золотят рельсы и отражаются от стекол торговых автоматов, он вдруг почувствовал, что все вокруг – станция, клиника – стало пульсировать под действием неких центробежных и центростремительных сил. Ему стало не по себе, и он очень обрадовался, снова ощутив под ногами надежно твердую брусчатку цюрихской мостовой.

На следующий день он ждал вестей от Николь, но от нее не было ни слова. Забеспокоившись, не захворала ли она, он позвонил в клинику и поговорил с Францем.

– Да нет, она спускалась в столовую и вчера, и сегодня, – успокоил его Франц. – Правда, казалась немного отрешенной, витающей в облаках. Как вы расстались?

Дик попытался перепрыгнуть разверзшуюся перед ним альпийскую пропасть, разделяющую мужчину и женщину.