Ночь нежна

Как умирающему может прийти в голову, что он забыл сказать, где лежит его завещание, так Дику вдруг подумалось, что Домлер, имеющий за спиной не одно поколение духовных предшественников, «пересоздал» Николь и что теперь ее многому придется учить заново. Но, оставив эту мудрость при себе и подчиняясь моменту, вслух он произнес:

– Вы милый и добрый человек – просто доверьтесь себе и не обращайте внимания на то, что подумают о вас другие.

– Я вам нравлюсь?

– Конечно.

– А вы бы… – Они медленно шли к утопавшему во мраке дальнему концу «подковы», до которого оставалось ярдов двести. – Если бы я была здорова, вы могли бы… то есть могла бы такая девушка, как я… о Господи, вы ведь понимаете, что я имею в виду.

Охваченный безрассудным порывом, он был готов броситься в эту пропасть. От ее близости у него перехватило дыхание, но и на этот раз самодисциплина пришла на помощь: он по-мальчишески рассмеялся и отделался банальной фразой:

– Вы сами себя накручиваете, моя дорогая. Когда-то я знал человека, который влюбился в ухаживавшую за ним медсестру… – Под ритмичный шорох их шагов посыпались заученные фразы анекдота. И вдруг Николь по-чикагски грубо перебила его:

– Чушь собачья!

– Фи, барышня, это вульгарно.

– Ну и что? – рассердилась она. – Вы, наверное, думаете, что у меня совсем нет мозгов? До болезни не было, а теперь есть. Если бы я не понимала, что вы – самый привлекательный мужчина из всех, кого я встречала, вот тогда меня можно было бы счесть сумасшедшей. Это мое несчастье, да, но не надо притворяться, будто я не знаю… Я все знаю о вас, о себе и о нас с вами.

Дик еще больше растерялся, но вспомнил о планах мисс Уоррен купить молодого врача на скотопригонной ярмарке интеллектуалов южного Чикаго и моментально взял себя в руки.

– Вы очаровательная девушка, но я вообще не могу влюбиться.

– Вы просто не хотите дать мне шанс.

– Что?!

Дик был ошеломлен подобной бесцеремонностью, отсутствием каких бы то ни было сомнений в собственном праве вторгаться в чужую жизнь. Дать шанс Николь Уоррен было почти равносильно тому, чтобы ввергнуть свою жизнь в хаос.

– Ну, пожалуйста, дайте мне шанс.

Голос ее стал совсем тихим и низким, он провалился глубоко внутрь и, казалось, распирал туго обтягивающий корсет прямо над сердцем. Она подошла и прижалась к нему. Он ощутил юную свежесть ее дыхания, почувствовал, как словно бы выдохнуло с облегчением ее тело, когда его руки легли ей на плечи, и его объятие невольно начало становиться крепче. Ни о каких обдуманных планах речи больше не было – как будто у Дика случайно получилось некое нерастворимое вещество, в котором атомы сцепились намертво: можно было выбросить это вещество, но снова разложить его на атомы – никогда. Он обнимал ее, вкушал ее, а она, умиротворенная и в то же время торжествующая, все тесней и тесней прижималась к нему, наслаждаясь новым для губ ощущением погружения в глубину, омовения в любви, и Дик благодарно воспринимал собственное существование как всего лишь отражение в ее увлажнившихся глазах.

– Бог мой, – задыхаясь, прошептал он, – а вас приятно целовать.

Это была попытка отшутиться, но Николь уже почувствовала свою власть и не собиралась от нее отказываться; она кокетливо отвернулась и отступила назад, оставив его висеть в пустоте, как днем в фуникулере. Так ему и надо, это ему за самонадеянность, за то, что мучил меня, – звенело у нее в голове. Но как же это было чудесно! Я получила его, теперь он мой! Дальше по правилам игры ей полагалось убежать, но все это было так сладко и ново для нее, что она мешкала, желая испить эту радость до дна.

И вдруг ее охватила дрожь. В двух тысячах футов внизу мерцали ожерелье и браслет из огней – Монтрё и Веве, а за ними тусклой подвеской светилась Лозанна. Иногда оттуда, снизу, доносились слабые отголоски танцевальной музыки. Николь немного поостыла, обрела способность мыслить здраво и рационально пыталась сличить свои нынешние и детские чувства – так солдат намеренно напивается после жестокого боя, чтобы снять напряжение. Но она все еще боялась Дика, который стоял перед ней в характерной позе, прислонившись к чугунной ограде, окружавшей «копыто», поэтому поспешно сказала:

– Я помню, как ждала вас в саду, держа себя, как корзинку с цветами в протянутых руках, чтобы отдать ее вам. Для меня это было именно так: я казалась себе такой свежей и душистой.

Он подошел, вдохнул запах пышных волос и властно повернул ее к себе; она обняла его и поцеловала, потом еще и еще, и каждый раз, приближаясь, ее лицо становилось огромным.

– Сейчас пойдет дождь.