Ночь полководца

Николай незаметно задремал и проснулся от сильного холода. Сразу припомнив все ожидавшее его в действительности, он ужаснулся своей участи. Острое сожаление о том, что отлетевший сон не возвратится, пронзило Николая. Ежась, шевеля окоченевшими ступнями, он пытался сообразить, много ли прошло времени и как скоро начнется то, что неотвратимо приближалось.

- ...Я человек счастливый, жаловаться не могу, - услышал он низкий голос Двоеглазова. - Восемь лет мы с женой прожили, как первый день...

- У меня жена со слезами осталась да с ребятами, - проговорил Кулагин.

- Какая твоя профессия? - спросил Двоеглазов.

- Валенки я валяю, овчины могу работать. В артели я...

- Ничего... Это дело хлебное, - одобрил первый солдат.

- Пока дома был - хватало...

- Как уходил я, - сказал Двоеглазов, - жена заплакала и говорит: "Только бы живым тебя увидеть, а орденов мне не надо..." - "Почему не надо?" - спрашиваю. "Бросишь ты нас, и меня и девочек, если героем вернешься". - "Не может этого случиться", - объясняю я ей. "Может, потому что герои на молоденьких женятся". - "Выдумываешь себе беспокойство..." смеюсь я. "Ничего не выдумываю, - отвечает, - за героя любая пойдет..."

- Ребята, вы меня не оставляйте, если что, - тихо попросил Рябышев.

- Надо думать, после войны большое строительство будет, - продолжал Двоеглазов. - Во всех городах памятники победы должны стоять... На мою профессию лепщики огромный спрос намечается. Если живой останусь, жену в шелк одену... И девочек тоже... Двое их у меня... Пускай в крепдешине растут.

- Баловать тоже не к чему, - возразил Кулагин.

- Почему же не баловать, раз мы победим...

- Скоро, что ли, пойдем? Который час? - послышался спокойный хриплый тенорок Колечкина.

- Поспал напоследок? - опросил Двоеглазов.

- Один раз не в счет...

- Точно... Счет начинается после ста, - согласился Двоеглазов.

- Ребята!.. Как я по первому разу... вы меня не бросайте, если что... пролепетал Рябышев.

- Я немца хочу видеть... Я до него добраться хочу... Я бы ему все высказал... и за жену, и за себя, - проговорил Кулагин.

Как всегда перед боем, люди плохо слушали друг друга, хотя и очень нуждались в слушателях. Но даже сильное волнение товарища не привлекало особенного внимания, потому что у каждого происходило единоборство с самим собой. Однако в том, как Кулагин произнес последние слова, звучала такая свирепая ненависть, что бойцы на секунду замолчали.

- Как разговаривать будешь? Он нашего языка не понимает, поинтересовался Двоеглазов.

- Ничего, они бы объяснились, - серьезно сказал Колечкин.

Внезапно в стороне немцев застучал пулемет и послышались одиночные выстрелы. Потом поблизости забил второй пулемет.

- Началось; - сказал Колечкин. - Участников просят на старт.

- Наших саперов обнаружили, - предположил Двоеглазов.

Ветки деревьев обозначились на посветлевшем небе, образовав спутанную черную сетку. Люди торопливо поднимались, застигнутые врасплох тем, чего так долго ждали. Они находились у подошвы холма и за тесной еловой порослью не видели того, что делалось на опушке. Но небо над их головами окрасилось в зеленоватый, неживой цвет, затем стало розовым и снова позеленело. Тени двигались, трепетали на шинелях бойцов и, казалось, нестройно шумели, проносясь по опавшей хвое, по листьям. Люди смотрели вверх, словно со дна ущелья, над которым пролетала гроза. На их лицах, мгновенно освещавшихся и вновь тонувших в сумраке, как будто мелькали отсветы молний.

Рябышев отвернулся и по-детски закрыл лицо левой рукой, выставив локоть.

- Ракеты пускает... Не видал, что ли, - сказал Двоеглазов, - сутулый, узкоплечий, - сострадательно глядя на широкого, могучего Рябышева.

Тот опустил руку и посмотрел на солдата блестящими глазами.

- Около меня держись, - посоветовал Двоеглазов. - Я побегу - и ты за мной, я стрелять начну - и ты пали, я лягу - и ты вались.

- Ага, - выдавил из себя Рябышев.

Двоеглазов повернулся к Уланову.

- Ничего, ребятки, обтерпитесь, - сказал он. - По первому разу, конечно, жутковато...

- Я, кажется, не жалуюсь, - запальчиво возразил Николай.

- Ну, молодец! - дружелюбно сказал солдат.

В сторонке, под деревом, стоял политрук роты, окруженный группой бойцов, - Николай узнал его по черной барашковой шапке с позументами на сукне. Политрук негромко разговаривал с солдатами, и до Уланова доносились лишь обрывки фраз. Николай выпрямился и оглянулся. Он ощутил вдруг холодок решимости и даже порадовался ему.