Ночь полководца

Ракеты перестали озарять небо, и люди увидели, что начинается рассвет. Темные деревья выступали из насыщенного влагой серого воздуха. Командиры отделений повели солдат вверх по склону холма. Уланов продирался сквозь мокрый темно-зеленый ельник; рядом карабкались, полусогнувшись, бойцы. Подошвы скользили по слежавшейся хвое, и раза два Николай ухватился за колючие ветки, чтобы не упасть. Было удивительно, что приходится проделывать много самых обычных движений: сохранять равновесие, нагибаться, искать место, куда поставить ногу, - то есть поступать так, будто не предвиделось ничего исключительного... Взобравшись наверх, Николай различил просветы между деревьями... Люди спустились с холма, и на опушке им приказали залечь.

Перед Улановым простиралось поле, слегка вздымавшееся в тумане. Вспаханное под озимь, оно было темным, почти черным, в междурядьях поблескивали длинные, как ручейки, узкие лужицы. Утренний сумрак еще скрывал немецкие укрепления, находившиеся по ту сторону ничейной земли. "Вот и передний край", - сказал про себя Николай, словно только что придумал это название.

Действительно, он ощущал себя лежащим на краю пропасти... Он быстро посмотрел по сторонам, желая убедиться в том, что он не одинок. Справа лежал Кулагин; из-под капора плащ-палатки виднелась его щека, поросшая редкой щетиной.

"Хорошо, что и он здесь... Он увидит, как я пойду в атаку", - подумал Николай.

Впрочем, недавняя решимость если не совсем покинула его, то утратила повелительную силу. Казалось, в нем жили теперь два различных человека, обособленных один от другого. Первый думал и решал, как того требовала честь, достоинство, дисциплина; второй только слушал и смотрел, инстинктивно реагируя на окружающее.

"Ну, чего, чего вздрагиваешь? - говорил первый Уланов второму. Минута, которую ты так долго ждал, наступила... Впереди, в тумане, враги... Ты должен добежать туда и уничтожить их..."

Второй человек в это время с небывалой отчетливостью видел комья намокшей земли, рыжую хвою, серый, как будто задымленный воздух, ни на секунду не переставая прислушиваться с тягостным напряжением...

Около головы Николая стояла совсем молоденькая елочка, всего лишь с шестью-семью лапками, торчащими на тоненьком стволе. Политая дождем, светившимся на нежно-зеленых иглах, она была похожа на подсвечник со стеклянными подвесками.

"Какая славная елочка, - подумал первый Уланов, - какая чистенькая, прямая!.."

Сзади раздался не слишком Громкий треск сломанной ветки, и второй Уланов всем телом приник к земле. Тогда, чтобы подчинить себе это пугливое существо, Николай попытался его пристыдить.

"Вспомни Овода, - обратился он к самому себе, - или Желябова, или Перовскую, - они ничего не боялись. И ты можешь, ты должен быть похожим на них". Он стискивал зубы в страстной попытке овладеть непослушным, трепещущим, как бы безмолвно кричащим телом... "Если б Николай Островский лежал здесь, на твоем месте, разве он испытывал бы страх?.. - снова заклинал себя Уланов. - А Дзержинский?! А тысячи других коммунистов?"

Николай почувствовал, что ледяная вода, пропитавшая его шинель и гимнастерку, коснулась тела. Он чуть приподнялся, чтобы изменить положение, и слева от себя увидел ползущего Колечкина. Смуглый, черноглазый летчик странно улыбался, как человек, попавший в неловкое, не соответствующее возрасту положение. Встретившись взглядом с Улановым, он подмигнул, словно говоря: "Ничего, брат, скоро мы перестанем играть в прятки и займемся настоящим делом". Николай был так озадачен, что лишь с некоторым опозданием позавидовал непостижимому спокойствию товарища.

"Почему же я трушу?" - как бы прикрикнул он на себя.

И столько гнева было в этой мысли, что она подействовала. Николай так же улыбнулся, с усилием раздвинув одеревеневшие лицевые мускулы. Колечкин добрался до крайнего дерева и, приподнявшись на руке, поворачивал голову из стороны в сторону. Уланов пополз за ним...

Сзади ударили орудия; невидимые снаряды прошелестели в небе. Несколько минут продолжался грохот, как вдруг Николай увидел, что люди справа от него поднимаются и бегут. Он не услышал команды, но в свою очередь вскочил, потому что так делали все. Он очутился на открытом месте и содрогнулся, словно от внезапного холода; потом взвыл надсадно, как кричат дети, когда их купают, задыхаясь от ужаса и восторга. Импульс, более сильней, чем воля, толкнул Николая вперед. И он со слепым ожесточением выдирал из крутого месива свои пудовые ботинки. Что-то, казалось, оплетало его ноги, и он весь сосредоточился в бесполезных попытках освободиться от этих пут. Иногда ему почти удавалось оторваться от земли, однако в следующую секунду напрасная борьба возобновлялась... Ноги его увязали выше щиколотки, и в глубине их как будто держали крепкие силки.